За завесой 800-летней тайны (Уроки перепрочтения древнерусской литературы)

Что же сопутсвует на этом пути героям «Слова» после того, как Игорь «въступи въ златъ стремень и поеха по чистому полю»? Атмосфера, которую рисует Автор поэмы, выглядит весьма симптоматично: «солнце ему тьмою путь заступаше; нощь ему стонущи грозою птичь убуди; свистъ зверинъ въста» (кстати, тут перед нами ещё один пример использования автором приема «разделенного языка»: «...звериНЪ ВЪСТА» — «НЪВЪСТА», т.е. «невеста», что вносит ещё один дополнительный штришок в нашу коллекцию свадебной символики «Слова о полку Игореве»).

И здесь на фоне и без того насыщенной загадками и «темными местами» поэмы появляется один из самых таинственных её персонажей — «Дивъ», который кричит с «древа» окрестным землям о появлении Игоревой экспедиции, а после разгрома русичей на Каяле оказывается поверженным на землю. Конкретного истолкования этого образа переводчики и комментаторы поэмы не дают получается нечто среднее между неведомым степным божеством и разведчиком-половцем на дереве, для которых впрочем в равной мере обязательно такое качество, как непременная враждебная настроенность к русским.

А между тем образ Дива имеет довольно большую исследовательскую литературу, и везде, где речь идет о нем не в связи со «Словом о полку Игореве», он предстает без этой самой надуманной исследователями враждебности. Так, упоминания Дива (или близкого ему образа) можно встретить, в частности, в литовских песнях о Перкунасе или в латышских о СВАДЬБЕ Зари, где Dievins — равен Перкону, «божичу», сыну Бога (Dievs).

Раздраженный Перкон, ЕДУЩИЙ НА СВАДЬБУ, разбивает дуб Солнца, в который раз выводя нас на вариант мирового дерева и солнечно-свадебную символику. Напротив, в песне о поездке Перкона за море НА ЖЕНИТЬБУ — за ним следует Солнце с приданным и одаривает леса, а дубу дарит золотой пояс.

Обратимся к одной необходимой выписке:

«В значительном количестве латышских песен по-разному выступает мотив связи Солнца и месяца, причем в функции, близкой к роли Перкона, выступает Бог (Dievs) и божий сын (Dieva dels)... Согласно результатам недавних фольклористических исследований, латышское Dieva deli («дети Бога») как обозначение двух божественных близнецов — героев близнечного мифа соответствует литовскому Dievo suneliani, а также древнегреческим Диоскурам и ведейским Dievo naрata — сыновьям Бога... Эти названия, являющиеся эпитетами божественных близнецов, совпадают по своей внутренней форме, а также по этимологии первого компонента — индоевропейского названия обожествляемого ДНЕВНОГО (запомним это определение, оно пригодится нам при уточнении времени следования Игоря через Степь) света — Отца; ср. с др. инд. Dyanh pita, лат. Diespitер, с др. — рус. Стрибогъ и лтш. Debess tevs «Небо-отец» в народных песнях. Для рассматриваемого мифологического сюжета существенен реконструированный Уордом (1968) миф, согласно которому божественные близнецы — дети Солнца ухаживают за своей сестрой, носящей солнечное имя... Поскольку близнечный миф всегда связан с системами бинарных символических противопоставлений, в которые входит оппозиция Солнце — Месяц, миф о сыне Солнца и дочери Солнца сопоставим с мифом о женитьбе Солнца и Месяца... Сюжет свадьбы Солнца и Месяца в связи с Богом Грозы может быть приурочен к тому же символу мирового дерева, с которым в конечном счете можно связать и Дуб Бога Грозы. Упоминаемый в латышских народных песнях Дуб Солнца, пораженный Богом Грозы, естественно получает интерпретацию посредством сопоставления солнца над мировым деревом. Для этого сопоставления важно сохранение у славян архаического обряда воздвижения столба с Солнцем-колесом над ним... Наряду с солнцем при таком столбе может выступать месяц. В славянских свадебных обрядах, где месяц и солнце могут использоваться как символы жениха и невесты, те же отношения представлены в каравайных ритуалах, в ритуальном загадывании загадок, в ответах на которые последовательно выступают дуб, небо, месяц, солнце» (В. Иванов, В. Топоров).

Традиционное представление мирового дерева обычно связывается с солнцем и месяцем по обе стороны от него. Само же дерево отчетливо делится на три части, в верхней из которых, как мы помним по вьюнишным песням, свивал гнездо соловей и располагались соколы. Но там же, в вершине дерева, находится и Див — «збися дивъ, кличетъ ВРЪХУ ДРЕВА» — и если допустить, что переписчиками поэмы была потеряна выносная буква «к» и вместо «древа» в первоначальном тексте было «древКа», то Див удивительным образом сольется с вышеупомянутым столбом, на котором установлено колесо-солнце, то есть окажется одним из древних вариантов некоего ШТАНДАРТО-СКИПЕТРА — этакого солнцеобразного опознавательного знака на высоком шесте, оповещавщего всех о том, что Игорь движется с мирными и вполне конкретными целями. Если же вспомнить, что индо-европейский Дейвос является полной аналогией тюркского бога Тенгри, то можно с уверенностью сказать, что знак этот был понятен всем — как русичам, так и случайно встреченным на пути половцам...