За землю Русскую

— Ключник я, правитель вотчины здешней, — ответил житель. — Именитого болярина Водовика эта земелька. А пожаловал я за тем, что вы, удалые повольнички, заполевали зверя на ловищах болярских.

— А я-то думал, ключник болярина Водовика пришел в гости к себе звать, — засмеялся Александр.

— Не смейся, молодец, — кося разбегающимися в стороны глазами, строго сказал ключник. Он, видимо, не узнал или не хотел подать виду, что узнал новгородского князя. — Спросить хочу тебя: по чьей воле чужие ловища тревожили, чужого зверя брали?

— Стар твой болярин, ему ли забота о ловищах?

— Старость — не обида, молодец, — возразил ключник. — Заполевал ты зверя на болярских угодьях, а то, что было болярским, болярским и пребудет.

— Добычу рад отнять?

— Не отнять, а взять по праву вотчинному.

— Дозволь, Ярославич, мне молвить, — вскочил Олексич. — Не уймется ключник, дозволь с крутояра его да в воду!

— Постой, Олексич, не горячись, — остановил Александр. — Всех, кто не с тобой в одно слово, не перекидаешь. Где по делу спрос, там и я не супротив. А ты, ключник, помни: не зверь нам дорог — потеха. Зверя бери себе да кланяйся им болярину.

…Княжие гонцы с утра оповестили в городовых концах — и на Софийской и на Торговой — о военной потехе. Людно на Буян-лугу. Весь Новгород Великий поднялся взглянуть на забаву.

Потеха еще не началась. Пляшут, шатаются в толпе ряженые; над лугом крик, визги. Праздник русалий — старый праздник. В святцах он не отмечен, и колокола не звонят ему. Зимою — масленица обжорная, весною — русалин.

На берегу Волхова хоровод девичий. Льется над рекою песня:

Не ходи, холост, поздно вечером,
вдоль по улице, вдоль по широкой;
не маши, холост, рукой правою,
не отсвечивай золотым перстнем,
дорогою вставкой с красным яхонтом;
коли я тебе полюбилася,
полюбилася, показалася —
засылай, холост, свата к батюшке,
болярина важного,
меня, девицу, сватати…

Лугом скачет «козел». Борода из мочалы, рога берестяные; тулупишко у «козла» шерстью вверх, лицо в саже… Зубы блестят да глаза.

Вбежал «козел» в хоровод, заблеял, запрыгал… Девичьи летники разлетелись от него, как пух. «Козел» копытищами машет. Голос у него тряскучий, как горох на горячей сковороде.

Щука шла из Нова-Города,
она хвост волокла из Бел-озера;
как на щуке чешуйка серебряная,
голова у щуки унизанная…

Потопал «козел» и ускакал к Раздвиже. Снова пошел хоровод, закружился цветным колесом; падают на Волхов девичьи голоса:

У похмельного у молодца головушка болит;
а вы, девицы, девицы красные,
вы несите меду, меду крепкого,
во ендове во серебряной,
опохмельте молодца…

Набежал «гусь». Хвост у него соломенный, голова под зипуном, руки вверх в одном рукаве. Из рукава — полено — шея гусиная; на конце полена — веретено. Машет «гусь» веретеном, не отскочишь — клюнет.

Ой со вечера трудна была,
со полуночи недужна вся…
Расходился недуг в голове,
разыгралися утки в хвосте…

На кругу Омоско-кровопуск. Пристают к нему:

— Омос, загадочку загани!

— Скороговорку скажи!

Омос — руки в боки, ломается:

— Сказал бы, да горло перехватило, борода не целована.

— Скажешь — поцелую.

Кто молвил? Катерина Славновна, молодая вдова. С Василья Капельника второй год пошел, как она вдовеет.

Вел Тит, муж Славновны, обоз с солью из Русы, в пути, на раскате, воз опрокинулся, придавил грузом гостя. Набежали обозные, высвободили Тита, но был он не жилец на свете. Грудь раздавило. Простонал на заезжем до утра и затих. Убивалась горем по муже Катерина Славновна, причеты горькие причитала, а прошло время — стерлось, потускнело горе. Молода она, красою не обижена и на язык таровата.

Не знает, как сорвалось у нее слово, а Омос пристал, вьется вокруг паутом:

— Не поцелуешь, молодушка, побрезгуешь! Не тем, скажешь, запором крещен, не той дубиной богу молился. Голова, скажешь, у Омоса лысая, борода облезлая… Куда те, хилому, до меня!

Но не такова Катерина Славновна, чтобы слово на-, рушить. Любо ли ей, не либо ли, а сказала — стоит на своем.

— Вот те крест, Омос, поцелую.

— Обманешь, а за обман обманками платят.

— Ой ли!

Выступила она вперед, щеки — кумача жарче, глаза темны, как дно у Волхова. Встала перед Омосом.

— Поцелую, Омос, не онемей!

Как ни боек Омос, но и он оробел перед Славновной. А как да и впрямь прижмет к груди… На груди у Славновны камень растает. Вокруг хохочут:

— Радуйся, Омос! Дождался светлого дня.

— Наблазник говорок на путаную голову.