За землю Русскую

Лизута поломался еще, так как знал, что имя, которое назовет он, примет и Твердиславич, и другие вотчинники.

— Мстислав черниговский, — сказал.

— Княжич, что живет с матерью в Чернигове, у дяди своего?

— Да. Разумен, сказывают, и покладист.

— Сирота он, Якуне, и молоденек. Ни удела, ни добра не осталось ему после родителя.

— Молод, твоя правда, Стефане, одних он годов с Александром. Да ведь с молодого-то и спрос меньше.

— Спрос не запрос, кум. Мало спросится, мало и сделается. С Александром маемся, не пришлось бы маяться с Мстиславом?

— Не то, Стефане, — Лизута повысил голос, — не то! Мстислав не суздальского роду, не от корешка Юрия Владимировича. Александр умен, знаем о том, настойчив, но княжескую власть он ставит выше совета господ; дедов характер у него, крутой. А Мстиславу, Стефане, не до характера, корм ему надобен, — Лизута смахнул ладонью на пол скопившиеся на столе перед ним кости дичи и хлебные крошки. — Одной думой со старым болярством жить ему, — добавил.

— Так-то бы сталось.

— Станется, Стефане, — Лизута довольно потер руки, поняв из последних слов Твердиславича, что тот не противоречит ему. — Снарядим послов в Чернигов, к княгине матери, попросим ее благословить сына на княжение.

— Красно толкуешь, Якуне, — словно завидуя красноречию Лизуты, промолвил Твердиславич. — А как ты скажешь: Ярослав-то владимирский не заступит сына? Не шагнет с суздальскими полками на Новгород? Помнишь, чай, как было после Липицы, или когда при посадничестве братца моего покойного княжичи Федор и Александр бежали из Новгорода?

— Думал о том, Стефане, — ответил Лизута. — Думал. Не до распри с Новгородом нынче Ярославу. После Орды-то на Суздальщине не залечены раны. О вольностях новгородских скажем на вече, которые поругали-де суздальские князья… Пристанет Новгород к нашему голосу.

В гридне потрескивают и чадят нагоревшие свечи и жирники. В углу, за окованным узорным железом ларем, немолчно свиристит сверчок. Суровый лик Софии Премудрости, освещенной «неугасимой», равнодушно взирает неподвижными очами на хмельных, разомлевших от жары бояр. Из необъятных просторов своей шубы Лизута извлек свернутые в трубку тонкие листы бересты, протянул Твердиславичу.

— Глянь, Стефане! Идучи к тебе, нацарапал.

Твердиславич взял листы, разгладил их, посмотрел на разбегающиеся по тонкой бересте нацарапанные костью письмена и вернул куму.

— Хитро пишешь, Якуне, — сказал. — Не разберу. Огласи сам!

Лизута подвинул подсвечник, напоминавший лоток в виде сложенных пригоршнями ладоней, в середине которого, кольцо за кольцом, вьется змейкой гнездо со вставленной в него свечой. Поплевав на кончики пальцев, оборвал нагар. От слюны пропитанное воском светильно громко заверещало.

— «Благословение от владыки, поклон от посадника нашего, тысяцкого, от всего Великого Новгорода, государыне-княгине Федоре Изяславовне, — вытянув руки ближе к свету, гнусавя и певуче растягивая слова, начал чтение Лизута. — Просим тя, осударыня, отпусти княжича своего Мстислава Мстиславича во княжение на Новгород Великий, по уставу нашему старому, по всему обряду, как от дедов положено. А ряда ему, княжичу Мстиславу, такая: Великий Новгород держать по старине, по пошлине; волости все и пригороды держать мужами новгородскими, а князю иметь от волостей дань; без совета господ, без посадника ему, князю, никого не судить; волостей не раздавать, вотчин княжих на Новгороде Великом не иметь и в свои волости мужиков не выводить и закладников не принимать; охотою ему, князю, промышлять за шестьдесят верст от города; дружину ведать, землю Новгородскую от недругов и воровства всякого оберегать; войны без благословения владыки и мимо совета господ не объявлять. А если холоп или раб станет жаловаться и клеветы сказывать на своего господина, холопов тех и клевет их ему, князю, не слушать и веры не давать. И целует он, князь, в том крест на сей грамоте и на всех старых грамотах у святой Софии, как повелось в Новгороде…»

Ручьями льет пот. Снять бы шубу, копной давит она плечи, да не пристало без шубы сидеть в гостях. За едой да за разговором Лизута и без того отступил от обычая: расстегнул серебряные пуговицы, распахнул полы.

Легкими стали жбаны и ендовы. Стоек на еду Стефан Твердиславич, Лизута ему под стать. Перепробовали все, что положено и поставлено на столе. На заедки Лизута пожевал красной рыбы соленой, что привезена из дальней обонежской вотчины, поел долгого киселя в сусле… Всему оказана честь.

На полночи уж подняли холопы под ручки боярина Якуна и не вели, а несли размякшую тушу к своим хоромам.

Часть вторая

Глава 1 За варяжским морем