За землю Русскую

В Новгороде, в княжих хоромах — горе. Пока гуляли ловцы на Шелонских угодьях — умер Федя. Весть о смерти брата до того поразила Александра, что он долго не мог поверить, что Федя, тихий, ласковый и любимый брат, лежит в гробу на столе в большой гридне. Запах ладана и еловых веток, разбросанных на полу, казался чужим. Монахиня из Десятинного, которая гнусаво и нараспев тянет слова псалмов, олицетворяла сейчас самую страшную гостью, когда-либо посещавшую княжий двор. Александр видел, как плакала мать, плакали все дворские, ближние и сенные; черная борода Федора Даниловича стала как будто реже, спуталась, и почему-то Александру ясно запомнилось: в бороде у Даниловича торчала невесть как застрявшая в ней золотистая соломинка.

Александр готов был тоже плакать, но мысли его никак не сосредоточивались безраздельно на великом ощущении горя. Он думал о живом Феде, вспоминал его голос, глаза… Что теперь делать с Федиными голубями? Александр, как в тумане, бродил по терему; он избегал оставаться в одиночестве (одному становилось страшно). Во время похорон Александр стоял рядом с матерью, слушал рыдающие песнопения, но даже не взглянул вокруг. Как будто со смертью брата в душе умерло все старое, все, чем Александр жил до сих пор. Он почувствовал себя старше, думал и верил своим думам, что будет теперь суровым и жестоким, никто не увидит больше улыбки на его лице.

На другой день после похорон Александр поднялся на голубиную вежу, махнул на голубей. И когда те закружились в воздухе, полет их острее и глубже всего напомнил-об умершем брате. И тут, среди птиц, Александр заплакал. Горько и больно плакал он, но, кроме голубей, никто не видел его слабости. Осушив глаза, спустился вниз, там разыскал Гаврилку, сурово и строго сказал ему:

— Возьми себе Фединых голубей, Гаврилка! Владей.

Щедрость Александра до того поразила Гаврилку, что он с изумлением уставился на княжича.

— Не время мне играть голубями, — еще строже произнес Александр. — Бери!

Глава 11 Чернец-книжник

В запыленной от долгого пути черной одежде монаха он так ловко сидел в седле, будто всю жизнь не расставался с конем. Дворские с любопытством рассматривали необычного гонца.

На крыльце появился боярин Федор Данилович. Гонец сошел с коня и, держа его в поводу, приблизился к боярину.

— Из каких мест, с какою вестью прибыл ты в Новгород, отче? — спросил Данилович.

— По указу князя Ярослава Всеволодовича, с грамотою его, — ответил гонец.

Боярин велел отрокам взять у чернеца коня, а самого позвал в хоромы.

Александр находился у себя в горнице. Горе его еще не улеглось. Он не хотел думать о смерти Феди и потому мучительнее и тяжелее переживал утрату.

Занятый невеселыми думами, Александр не слыхал, как в горницу вбежал Гаврилка.

— Гонец… — запыхавшись, выпалил он. — Из Переяславля.

— Что ты молвил? — переспросил Александр.

— Из Переяславля, от князя… Чудной!.. Чернец, а на коне. Велик, чуть не со звонницу, и борода, как деготь…

— От батюшки? — перебил Александр. Он оживился. От волнения порозовели щеки.

Должно быть, Гаврилка где-то замешкался, опоздал вовремя принести весть, или матушка отложила на завтра разговор с гонцом, но когда Александр — возбужденный, раскрасневшийся — влетел в светлицу матери, там кроме нее находился лишь боярин Федор Данилович. Он читал княгине вслух батюшкино послание.

— «Чернец тот зело учен книжной премудрости, — услыхал Александр голос боярина. — Разумеет он речь и письмо греческое и латинское. Сам бывал в тех заморских, чужих землях; ведает искусство и хитрости ремесла. Поставь его в учители Олександру. Пора сыну нашему разуметь в совершенстве учение книжное, греческое писание и латынь…»

— Не хочу латыни! — не стерпев, крикнул Александр, перебивая боярина.

Княгиня строго взглянула на сына. Она как будто удивилась внезапному появлению его в светлице. Сделав знак боярину, чтобы тот помолчал, сказала:

— Юн ты, Александр, судить указ родителя. Чернец, что прибыл сегодня, будет твоим наставником, с тем и послан он в Новгород. Не о своей, о твоей пользе печется батюшка.

— Князь Ярослав пишет, что осенью будет он в Новгороде, — напомнил Федор Данилович.

Весть, что батюшка указал учиться латыни, глубоко раздосадовала Александра, но он не посмел спорить, — батюшкин указ непреложен.

Вечером в сопровождении боярина Федора в горницу Александра вошел монах. В дверях он ударился головою о притолоку и при этом так забавно склонился, что Александр не мог удержать смех. Казалось бы, монах смутится своей неловкости, но он, ничуть не обескураженный, расхохотался вслед за Александром громко и раскатисто.

— Низки двери рубят в Новгороде, не по мне, — промолвил он. — Не обессудь, Ярославич, — просто назвал он Александра. — Притолока пострадала, но, зрю, уцелела. О том, кто я, скажет тебе болярин.