«За землю, за волю!» Воспоминания соратника генерала Власова

3) За такое короткое время люди, перенесшие столько ужасов в лагерях военнопленных, во имя осуществления своей освободительной идеи перенесли все выпавшие на их долю испытания, но не поддались искушению перейти на ту сторону, хотя у каждого из них там было все милое и дорогое, что связывает человека с жизнью (родители, жены, дети, невесты, друзья). Они хотели вернуться к ним освободителями.

Немцы высоко ценили генерала Белова и, как тогда говорили, якобы собирались после поражения преподнести ему какую-то особенную шашку за доблестную шестимесячную оборону. Белов же в самый решительный момент с некоторой частью своих войск просочился сквозь леса и вышел к своим, хотя какая-то часть его войск попала в плен.

В связи с исходом этой операции погибла и наша вторая надежда, что, может быть, генерал Белов согласился бы стать на путь освободительной борьбы. Как-то не верилось, что после всего того, что совершили коммунисты в России, советский генералитет может остаться к ним лояльным. Ведь, помимо карьеры, существует еще и долг перед народом и перед своими расстрелянными товарищами. А ведь их тоже было расстреляно немало, а остальных скрутили в бараний рог. Тогда мы предложили бы ему возглавить наше начинание. Но Белов ушел, и к нам попали человек 40 офицеров его корпуса. В плену их оставалось много — целые полки со своим командным составом.

Старший лейтенант А. Князев, Герой Советского Союза, перешел на нашу сторону со своей ротой разведчиков добровольно, как было сказано выше, и был назначен начальником нашей разведки. Своим веселым нравом, смелостью и правдивостью он очень быстро расположил всех нас к себе. Я же его высоко ценил и относился к нему очень дружественно. Побыв с нами месяца три он изменился, стал молчаливым и, я бы сказал, угрюмым. Почувствовав в нем эту перемену, я вызвал его на откровенный разговор, и он признался, что пришел к заключению, что свой Гитлер все же лучше чужого Гитлера. На что я мог только ответить, что наша цель — избавиться от обоих Гитлеров. Правда, наш путь тяжел, и испытания тоже велики, но мы верим, что, только идя нашим путем, можно будет избавить Россию от дальнейшего порабощения. Князев примолк. Видя его удрученное состояние, я сказал: «Слушайте, Князев, если вы решили уйти от нас на ту сторону, я вас удерживать не буду, только скажите мне ваше решение и не обманывайте меня. Разойдемся друзьями».

Прошло две-три недели. Как-то средь бела дня, когда Князев должен был быть на занятиях, раздался стук в дверь, и он вошел основательно пьяным. Увидев его в таком непристойном виде, каким он раньше никогда не бывал, я предложил ему пойти к себе выспаться, а поговорить завтра. Однако перед уходом он попросил разрешения поцеловать меня. Я почувствовал неладное, и понял, почему он пришел ко мне. Я поцеловал его, и он вышел. В эту ночь Князев со взводом своих солдат ушел к партизанам.

Теперь, по прошествии тридцати с лишним лет, суммируя более или менее важные события в этой первой операции, прихожу к заключению, что часть наша тогда оказалась весьма стойкой, под огнем с той стороны, не прибегая к оружию, водворяла в жизнь идеи и методы борьбы РННА.

Одновременно нужно отметить, что как С. Иванов, так и А. Бочаров и Сахаров в самый тяжелый и решительный момент были на должной высоте и своим примером поддерживали дух своих солдат.

В июне приехал к нам начальник штаба фельдмаршала ф. Клюге, генерал Веллер на ревизию и остался нами очень доволен. В частной беседе за столом генерал обнадежил меня, что мы можем развернуть наше дело до пределов, нам доступных, что задержек не будет. В то же время один из офицеров, сопровождавших генерала, сцепился с нашим Зеебургом, и между ними разыгрался скандал, в результате чего Зеебурга куда-то перевели. Его уход от нас был для РННА незаменимой потерей. И это произошло тогда, когда мы лишились Иванова — во время майской операции он заразился брюшным тифом и был эвакуирован в Берлин. А тут убрали и нашего покровителя. Что представляет собой заменивший его подполковник Хотцель, мы не знали, но с первого же раза он произвел на нас нехорошее впечатление. Видно было также, что он собирался командовать и мало интересовался нашим отношением к нему.

И действительно, для такого дела, как наше, он оказался самым неподходящим человеком. Хитрый и неискренний, с холодным сердцем и неприятным взглядом, Хотцель решил использовать нас исключительно в борьбе против партизан. Он и думать не хотел о том, что мы формировались для другой цели и что наши задачи совсем другие. Он и представления не имел, куда он, собственно, попал, и вряд ли представлял себе, в каком сложном и тяжелом положении оказались немцы в России. Короче говоря, насколько наши солдаты и офицеры полюбили Зеебурга, настолько же возненавидели Хотцеля. Не особенно хороши были и мои личные отношения с ним, и чем дальше, тем они больше ухудшались.