За живой и мертвой водой

Сотенный достал из шкафчика заткнутую полотняной тряпицей бутылку, разлил самогонку в две чашки с отбитыми ручками.

— Будем здоровы!

— Боюсь… — сказал Тарас, косясь на подвинутую к нему чашку.

— Брось прикидываться, — нахмурился сотенный.

— Боюсь, что ухи не хватит, если выпью, — пояснил хлопец.

Богдан снова нагнулся к шкафчику, вынул тарелку с большим куском сала.

— Хватит?

Тарас кивнул головой и отпил глоток из чашки. Он не ломался, он действительно не выносил спиртного. И он не хотел даже запахом водки отравлять предстоящее удовольствие насыщения.

Ели молча, из большой миски. Тарас подставлял под ложку кусочек хлеба, чтобы ни одна капля не пропала даром. Это могло бы продолжаться до бесконечности. Все–таки легкая пища — рыба. Уха текла в желудок хлопца, казалось, не наполняя его, как вода в бездонную бочку. Ощущение сытости не приходило. Хлопец только взмок от пота и ослабел. Однако в запасе было еще сало…

— Я его, дурака, от смерти спас, — вдруг, словно продолжая разговор, ожесточенно сказал Богдан, наливая в свою чашку самогонки. — А он? Вместо благодарности… Сам пропадет, и мне влетит.

— Глупый человек, — смахивая ребром ладони капли пота со лба, сочувственно заметил Тарас и тотчас же зачерпнул ложкой из миски.

— Не такой он глупый, — сердито возразил сотенный, — советскую гимназию окончил. Грамотный…

Тарас промолчал. Он жадно ел, не мог остановить однообразное, ритмичное движение руки с ложкой. Голодный, ненасытный зверь в нем требовал пищи. Такая жадность к еде была, пожалуй, неприличной, унизительной, но хлопец ничего не мог поделать с собой, не мог даже остановиться, чтобы передохнуть.

— Почему я его держу, черта? — как бы отвечая на вопрос Тараса, продолжал Богдан. — Военное дело знает! Тактику… Держу как специалиста. Надеюсь привить национальную сознательность. Украинец, все–таки… Из Черниговской области.

Теперь портрет старшины Сидоренко вырисовался полностью. Окружение, плен, побег. Пристал к какой–нибудь сердобольной молодухе, думал, обойдется, а его эсбе нашло, сцапало. И запутался парень, пошел служить к бандеровцам военным специалистом. Совесть мучает, запил горькую. Невеселая судьба. Пропал человек…

— Разрешите вопрос, друже Богдан…

— Говори, — насторожился сотник, полагая, что хлопец будет спрашивать о старшине Сидоренко.

Но Тарас понимал, что ему нельзя проявлять повышенный интерес к такому же, как и он, совету. Да и интересовало его в этот момент другое — причина, побудившая Богдана покинуть сотню и отправиться в рискованную поездку.

— Кем вам приходится Оля? Жена?

Богдан выпил самогонки, вытер рукой губы.

— Сестра… В Германию хотели угнать. Пряталась… Вот я и решил ее взять к себе, медсестрой будет. У матери двое осталось. Маленькие. И черт меня дернул ехать поездом. Спешил. Сотню бросил. За это по головке не гладят…

— У кого же вы Олю оставили? Родственники?

— Нет, наши люди, волыняки, — с оттенком гордости сказал Богдан. — То последнее волынское село, а здесь уже Галичина. Тут когда–то русско–австрийская граница проходила.

Сотенный помолчал и добавил убежденно, самодовольно:

— Волыняки люди хорошие, не то что галичане.

Такой примитивный местный патриотизм удивил Тараса.

— А разве не все равно?

— Ого! Вредный, подлый народ. Наши волыняки люди простые, откровенные, — что на сердце, то и на языке, а галичанин тебе никогда правду не скажет — в глаза одно, за глаза — другое. Я их знаю…

Тарас с сомнением качнул головой.

— Как же так? Такие же украинцы…

— Говорю тебе — тут русская и австрийская граница проходила. Они и говорят немного иначе, и вера у них другая: мы — православные, они — греко–католики. В первую мировую они воевали за цисаря Франца–Иосифа, а наши — за царя–батюшку.

Богдан вдруг хитро прищурился, посмотрел на Тараса. По тому, как блестели глаза сотенного и подрагивали в сдерживаемой улыбке губы, можно было догадаться, что он хочет сказать что–то особенное, открыть какой–то свой секрет, но не знает, стоит ли это делать. Не выдержал, сказал:

— А ты знаешь, что я два раза Волгу переплывал? На пароходе. Совсем маленький был, а помню… Мы ведь беженцами тогда были, жили в Самарской губернии. Отец воевал, до унтера дослужился. Георгиевский крест получил. Вот как!

Это было забавно — сотенный УПА хвастался тем, что его отец бывший русский солдат, георгиевский кавалер… Новые детали биографии. Тарас решил поиграть на самолюбии Богдана и выведать у него больше.

— Ну, что царь–батюшка, георгиевский крест… — заявил он пренебрежительно, отрезая кусок сала. — Дела давно минувших дней! Вот если бы твой отец орден Красного Знамени получил…

Стрела попала в цель. Богдан вспыхнул, тут же засмеялся и оглянулся на дверь.

— Если хочешь знать, так моего отца чуть казаки не зарубили. — Сказал, понижая голос: — Отец в вашей революции участвовал, в каком–то комитете состоял. Я тебе как–нибудь про него расскажу, мы еще побеседуем. А сейчас…

Сотенный посмотрел на ручные часы, нахмурился.