За золотым призраком

На нетерпеливый зов хозяина собрались все обитатели коттеджа – расторопный в свои пятьдесят лет повар индус Али и его услужливая жена – тетушка Ранджана, две степенные горничные, прачка Лотта – эти из немецких переселенцев, а вернее, беженцев из Германии после поражения Гитлера и его несокрушимого, казалось, вермахта. За ними явились садовник Офенман, из старых еще колонистов, не знающий стрижки, седой и лохматый, а с ним приковылял сгорбленный и полуглухой дворник Тюрмахер, оба преклонного уже возраста, встали сколь возможно смиренно у двери гостиной, а Тюрмахер, с глубокой со лба залысиной, оглаживая дикие бакенбарды, все пытался распрямить сутулую спину поровнее, и тем выказать свою готовность служить хозяину.

– Из моего рабочего стола, похоже, кто-то брал служебные и личные бумаги! – начал было говорить Отто раздраженно, но постепенно успокаиваясь или только делая вид, что успокаивается, потому как глаза смотрели зло и с прищуром. – Я об этом догадываюсь из паршивых листовок, разбросанных на моем заводе! Кто из вас и когда покидал дом или приводил сюда посторонних? Сознавайтесь! – Ледяной взгляд светло-голубых глаз сенатора поочередно окатил каждого с ног и до головы.

Тюрмахер и Офенман, переглянувшись, пожали плечами.

– Никого, герр Дункель, – поклонился семидесятилетний садовник. – Мои дети и внуки далеко… в Германии. А из друзей у меня остались в живых только птицы да бабочки в саду… Простите, герр Дункель.

– А у меня, герр Дункель, вы знаете, и родных нет! А что до приятелей, – серые крупные глаза дворника не по годам зло сверкнули в полумраке гостиной, – так они все лежат т а м… Кто на Волге, кто в Судетах… В памяти только их беззаботные довоенные лица и еще студенческие попойки в подвалах Берлина… Простите, герр Дункель, но злой дух памяти стариков неистребим, – и кособоко поклонился сенатору, не поднимая на него опечаленных глаз.

Повар Али безмолвно сложил руки и поясно согнулся, словно готов сложить голову на плаху, даже невинно. И тетушка Ранджана, его жена, ведавшая в доме снабжением, ответила безмолвным поклоном, давая понять, что чужих в дом без разрешения она не посмела бы пригласить, а если ей и вздумается поболтать со знакомыми, так для этого достаточно встреч в магазине или на тротуаре перед подъездом.

– За две недели вашего отсутствия, герр Дункель, никого чужих в доме не было, – в свою очередь ответила и старшая горничная фрау Шильф, дама правил весьма строгих и до предела пунктуальная в выполнении своих обязанностей. – Я никогда не оставляю входную дверь без присмотра и тем более раскрытой.

Слуги покорно ожидали, чем кончится этот неприятный инцидент. Стояли молча, и только дворник Тюрмахер то и дело прикладывал к уху загрубевшую, ковшиком сложенную ладонь, опасаясь не услышать слов хозяина, если они будут сказаны недостаточно громко.

Карл наклонился к отцу и спросил тихо, чтобы прислуга не могла услышать чего-нибудь лишнего:

– Отец, ты имеешь в виду свой судовой журнал с подводной лодки? Тот, что спрятан у тебя в кабинете?

Отто слегка побледнел и по привычке нервно хлопнул себя ладонью по щеке, словно приводя себя в чувство. Его довольно растерянный вид напоминал незадачливого спринтера, который со всего разбега влетел в незамеченную стеклянную витрину и теперь усиленно ищет потерянное направление…

– Д-да, Карл… Неужели его нашли и украли? Если так, то… – Отто Дункель с усилием поднял взгляд на сына, страшась услышать ответ, равнозначный судебному приговору военного трибунала как бывшему нацистскому преступнику, на совести которого сотни человеческих загубленных жизней…

– Отпусти людей, – также негромко и успокаивающе ласково проговорил Карл и пояснил: – Ты же видишь, они ни в чем не виноваты, тем более что твои служебные бумаги никто не просматривал, а судовой журнал твоей бывшей субмарины на месте. – И поскольку отец, встревоженный предположением о пропаже важного документа, все еще не мог выговорить ни одного утешительного слова людям, Карл повелительным жестом римского императора дал знак прислуге удалиться к своим делам. Дважды повторять не пришлось, даже полуглухой Тюрмахер, покачав седой, словно пылью присыпанной головой, проворно шмыгнул за порог – лучше с подругой-метлой разговаривать, сетуя на свою незадавшуюся жизнь, чем выслушивать брань крутого нравом хозяина.