За звездным горизонтом

В своей каюте он долго колебался прежде, чем решился активировать сферу. Изображение Кирилла появилось на экране основного монитора. В этот раз он был одет в простые джинсы и футболку, перед ним стояла довольно большая дорожная сумка, а на заднем плане застыла суета зала ожидания — то ли в аэропорту, то ли на вокзале.

— Что-то нашли на планете? — сходу спросил он, грустно усмехнувшись, — и тебе обязательно надо спуститься?

— Какие-то радиоактивные руины, — ответил Гордей.

— Ясно, — Кирилл вздохнул, — если хочешь мой совет: не соглашайся спускаться. Пока не отменят все протоколы первого контакта с чужой биосферой.

— Я уже согласился, — сказал Гордей.

— Плохо…

— Я оставлю вас здесь.

— Ты же понимаешь, что можешь не вернуться, да? — уточнил Кирилл.

— Да.

— Хорошо. Спасибо, что не тащишь нас с собой.

— Я хотел, — ответил Гордей, — и в чём-то это было бы справедливо. Но не могу.

— Тоже понимаю, — кивнул Кирилл, — но всё равно спасибо.

Записи экипажа, файл 4578993

Из личных воспоминаний Гордея Захарова, инженера силовых систем и специалиста по общественной безопасности межзвёздного корабля «Москва»

Приёмку всех систем «Москвы» осуществляли лично члены экипажа. Это была долгая и муторная работа. При этом мы не жили постоянно на борту. Нас забирали группами, доставляли к месту монтажа буксирами, и мы пару недель лазали по помещениям будущего корабля, строго в соответствии с планом приёмки, который был рассчитан на пару лет.

Разумеется, основная нагрузка ложилась на инженеров, но и учёным находилась работа: например, все приборы, предназначенные для научных изысканий в пути, тоже принимали лично члены экипажа.

Думаю, в таком графике был и психологический момент. Людей постепенно приучали к обыденности жизни внутри астероида, который из себя представляла «Москва». Частые командировки психологически делали корабль частью Земли, единого земного пространства. А потом, после старта, выходило так, что это не люди остались одни на одни с бескрайним космосом, а это Земля начала расширяться.

Надо сказать, это, плюс другие меры, отлично сработали. Всего пара инцидентов на психологической почве за всё время полёта…

В ту командировку мы летели вдвоём с Михаилом, ещё одним инженером систем жизнеобеспечения. С момента инъекции прошло уже полтора года, и никто уже не ждал неприятностей. Но биология — до сих пор не точная наука. Каждый из нас это знал, принимая решение.

Мы занимались дефектовкой системы осевой регенерации, которая не прошла приёмку в прошлый раз. Тогда мы обнаружили трещину в одной из несущих колонн, предназначенной для демпфирования повышенных нагрузок при манёврах. На замену агрегата ушло полтора месяца, и вот: повторная приёмка.

Часть помещений «Москвы» уже была герметизирована, но система осевой регенерации должна была оставаться в вакууме до самого момента запуска основных контуров жизнеобеспечения. Поэтому мы должны были провести двенадцать часов в жилой части, где были установлены герметизированные времянки монтажников, для положенной адаптации после пространственного перелёта. И только потом можно было получить допуск до вакуумных работ в скафандре.

Монтажники относились к нам не то, чтобы враждебно — но отстранённо. Я пытался представить себе, что может ощущать человек, который, построив межзвёздный корабль для потенциально бессмертных обитателей, вернётся потом на Землю, чтобы дожить свой короткий век. Странное дело: мне кажется, я бы испытывал на их месте что-то вроде облегчения. Не зависть, не злость — а именно облегчение.

Нас поселили в двухместной каюте в секторе, который обычно выделялся под командировочных, на отшибе. Основную часть временного жилого модуля занимали вахтовики.

Вращение ещё не запустили, и на борту царила невесомость, однако тут, в отличие от челнока, были настоящие кровати — для финального этапа монтажа. К ним полагалось пристёгиваться на время сна, но чаще всего люди пренебрегали этим правилом. До теста системы вращения и двигателей оставалось ещё порядочно времени, так что неожиданным ускорениям взяться было просто неоткуда.

И всё же Михаил пристегнулся. Он вообще был каким-то очень правильным. Во всём всегда старался следовать инструкциям. А в быту был немногословным и сухим: никогда не шутил сам, а на юмор мог отреагировать в лучшем случае полуулыбкой.

Поужинав в общей столовой и приняв по очереди волновой душ, мы легли спать. А среди ночи я почуял неладное. Окликнул соседа, но он не ответил. Мне показалось, что дышит он как-то слишком часто. Я включил свет в изголовье своей кровати.

Он лежал, пристёгнутый ремнями к своей кровати, и его била мелкая дрожь. Сначала мне показалось, что его лицо покрыто волдырями, и только потом я сообразил, что это капельки пота, которым некуда было скатываться, и сила поверхностного натяжения удерживала их на коже.

— Миш? — повторил я тихо, — ты как?

Он не ответил. Только дрожь стала сильнее.