Забайкальцы. Книга 4.

— Фарт твой, что некогда мне, смотри. — И, показывая на неширокую, уходящую вдаль падушку, продолжал: — Давай сейчас же свой полк этой падушкой, полным галопом во-он до той голой сопки, там развернешь полк и с тылу на бароновцсв в конном строю, понял?

— Так точно, понял!

— Я буду находиться здесь, действуй!

— Слушаюсь! — Макар кинул шашку в ножны, гикнул и как растаял за скалистым гребнем горы.

Ранее чем к полудню бой закончился на всем направлении усть-мотогорского участка, разгромленные части бароновцсв в беспорядке, побросав обозы, спасались бегством. Путь на Уров был свободен, и в долину его следом за полками партизан двинулись их обозы и госпиталь.

Около двух недель уже находился Егор в полевом госпитале в беспамятстве. Первые дни он лишь слабо стонал, осыпанный жаром, мычал что-то нечленораздельное. В конце недели начал выговаривать слова, в бреду призывал к себе Настю, Ермоху, Гнедка и, слабея голосом, еле внятно хрипел. Очнулся он, когда из госпиталя перевезли его в деревенский дом, и первое, что увидел над собой, — бревенчатый, чисто выбеленный потолок, ситцевую занавеску над печкой и сидящего рядом с ним партизанского врача Карандаева.

— Где я? — хотел спросить Егор и не мог, только пошевелил губами, по Карандаев и так понял, чего хочет больной, и, взяв его за руку, ответил:

— У своих, товарищ Ушаков, у своих. Все хорошо, дело идет на поправку, отдыхай, набирайся сил.

Карандаев ушел, на смену ему пришла знакомая Егору черноглазая Зина в белом переднике с красным крестом на груди. Она покормила его жиденькой молочной кашей, теплым молоком, присела рядом.

Как узнал позднее Егор, в этом селе находилось десятка три тяжело раненных партизан, лечили их Карандаев и фельдшер Таскаев, обслуживали два санитара и сестра милосердия Зина. Здоровье Егора улучшалось с каждым днем, молодость брала свое. Еще через недельку он мог сидеть на постели обложенный подушками, появилось большое желание к общению с людьми, к разговорам, но, к великой его досаде, чаще всего дежуривший возле него санитар Ефрем был человеком на редкость неразговорчивым и на все вопросы Егора отвечал односложно: ага, нет, не знаю…

— Расскажи хоть, как из окруженья выходили? — допытывался Егор.

— Не знаю.

— Где же ты был?

— В госпитале.

— И ничего не видел, не слышал?

— Не видел.

Эти расспросы только утомляли Егора, обессилев от них, он откидывался головой на подушку, засыпал. Словоохотливее Ефрема была Зина, хотя, как происходил прорыв из вражеского окружения, она тоже не знала, но от нее узнал Егор, что чудом остался в живых.

— Теперь-то тебе можно и рассказать, — накормив Егора, она поправила подушку, присела рядом, — пуля-то тебе в грудь угодила, как раз против сердца, и в спину вышла, а сердце не хватила. Ведь вот как оно бывает! Наши-то все тут диву дались, Карандаев говорит, что прошла она возле сердца, когда оно сжалось. Значит, дошла до бога молитва сударушки твоей Насти.

— А ты-то как узнала про Настю?

— Ты же все время ее поминал, когда бредил. Кто она тебе, жена?

— Жена, — вздохнул Егор, — невенчаная.

— Невенчаная! Как же так?

— Потом как-нибудь, Зина, устал я.

Порадовал Егора рассказами о последних боях старик партизан Гавриил Константинов, которого все в полку звали Архипычем, а многие и Тарасом Бульбой, очень уж походил на него Архипыч и лицом, и седыми вислыми усами. Воевать за революцию пошел Архипыч вместе с тремя сыновьями. Познакомился с ним Егор совершенно случайно: в одном из боев партизаны не смогли удержать занятой ими позиции, при отступлении Егор подобрал раненого старика, вынес его из боя, старик этот и был Архипыч. С той поры они и подружились, хотя встречались редко, потому что находились в разных полках.

Навестить соратника Архипыч пришел утром. Ефрем только что накормил Егора, ушел к другим своим пациентам, Егор остался один, сидел на кровати, привалясь спиной к стенке. Он, еще не видя Архипыча, узнал его по голосу когда тот здоровался с хозяевами.

Кряжистый, как старый дуб, одетый в поношенный полушубок, гураньи унты и папаху из шкурок молодых волчат, Архипыч пришел во всеоружии — с винтовкой через плечо, при шашке и с двумя гранатами на поясе. На коричневом от загара и морозов лице его белели мохнатые брови и усы, жгутами свисающие над бритым подбородком.

— Здоровате, — зарокотал он густым басом, снимая папаху и не крестясь на иконы, — у вас тут находится раненый партизан Ушаков?

Что ответила старику хозяйка, Егор не расслышал, ему самому хотелось отозваться на вопрос старого друга, но силы для этого еще не было.

— Здесь, Архипыч, здесь, — проговорил он слабым голосом, когда старый партизан уже без оружия, в домашней бумазеевой рубахе и широких вельветовых штанах ввалился в горницу.

— Здорово, казачина, здорово, — басил он, забирая в широченную, как лопата, ладонь исхудалую руку Егора, — рад видеть тебя живого, уж так радехонек, что и сказать не могу.

— Спасибо, Архипыч, спасибо.