Забавы Палача

До сих пор Кадару везло. С самого начала он почувствовал относительность их ценностей, всю ложь их жизни, пропитанной продажностью и лицемерием. Он научился верить только одному человеку на свете — самому себе. Он понял, что главное — это самообладание. Он усвоил единственно верную манеру общения с внешним миром: жить только в себе и ничего не выказывать. Внешне он подчинился их правилам игры; внешне он выглядел таким же, как все.

Он откинулся на спинку кресла и приступил к обычному ритуалу создания образа доктора Поля. Ему до боли хотелось поговорить с кем-нибудь. Но через несколько часов взмокший от бесплодных усилий Кадар вынужден был признать свое поражение: образ улыбающегося доктора так и не появился. Головная боль переросла в настоящую, невероятно жестокую мигрень.

Один в своем звуконепроницаемом жилище, Кадар отчаянно закричал.

Глава восемнадцатая

Медведь сидел в отдельной палате ультрасовременной больницы “Инзель” у постели умирающего Обезьяны. Некогда смазливое лицо паренька было забинтовано почти целиком. Медведь уже видел, что скрывается под бинтами, и был слишком устрашен даже для того, чтобы почувствовать дурноту. Похоже, парня обработали заточенной цепью — скорее всего, мотоциклетной. Зубы, нос, щеки и вообще все до самой кости превратилось в сплошное месиво.

Обезьяна что-то невнятно бормотал. Провод миниатюрного микрофона, подключенного к сверхчувствительному магнитофону, терялся в паутине шлангов и проводов, которые поддерживали в теле Обезьяны остатки жизни. С кровати доносилось отчетливое хрипение; на электронном табло мигали секунды. По другую сторону от кровати сидел полицейский в форме, с блокнотом и ручкой наготове: он пытался уловить в бессвязных звуках хоть какой-нибудь смысл. Он склонился к бесформенной дыре на том месте, где у Обезьяны когда-то был рот. Бинты по краям дыры алели свежей кровью, и лицо полисмена было бледным и немного испуганным. Он покачал головой. Страница блокнота оставалась девственно чистой.

Хрип умирающего перешел в надрывный кашель. В комнату вбежали врач и сиделка. Медведь отошел от кровати и невидящим взглядом уставился в окно.

— Все, — сказал врач и отправился мыть руки к раковине в углу палаты. Сиделка накрыла забинтованную голову Обезьяны простыней. Медведь выключил магнитофон и вынул кассету. Сорвав предохранительные наклейки, чтобы случайно не стерли запись, он вложил кассету в конверт, надписал адрес, запечатал конверт и протянул его своему коллеге.

— Ну, сказал он что-нибудь? — спросил врач, вытирая руки.

— Немного, — ответил Медведь. — Очень немного. Ему и говорить-то было почти нечем.

— Но вы знаете, кто это сделал?

— Думаю, да.

— Это что, всегда так? — спросил полицейский. — Когда умирают, всегда хрипят?

Молодой полисмен явно был не в своей тарелке. Нашли кого прислать, подумал Медведь, но, с другой стороны, рано или поздно ему все равно пришлось бы с этим столкнуться.

— Не всегда, — ответил он на вопрос полисмена. — Но довольно часто. Не зря же это назвали предсмертным хрипом. — Он кивнул на конверт с кассетой. — Передай ее следователю фон Беку. Думаю, на воздухе тебе полегчает.

Из больницы Медведь направился в “Беренграбен” — перекуешь и подумать. Наверное, уже через полчаса будет готов ордер на арест Иво. И на этот раз простым допросом не обойдется. Кретин! Его обвинят в убийстве — по крайней мере, если не вскроются какие-нибудь доселе неизвестные обстоятельства. В любом случае ему грозит срок, и немалый.

Обезьяна, строго говоря, скончался не от ударов цепью по лицу — его сбил грузовик, когда он в панике бежал по улицам близ центрального вокзала. Иво со своей цепью, безусловно, послужил причиной этой паники, но вот виновен ли он в убийстве, пусть решают судьи. Но что на него нашло? Откуда такая жестокость? В его полицейском деле нет ни намека на насилие, и Медведь был готов поспорить, что до сих пор Иво ничего подобного не делал. И все-таки Обезьяна, без сомнения, не врал: на него напал Иво. Интересно, представлял он себе, на что способна мотоциклетная цепь? Похоже, нет. Но вряд ли это послужит ему достаточным оправданием в глазах присяжных. Медведь сомневался, что Иво долго протянет в тюрьме.

Обезьяна почти не приходил в сознание, но моменты прояснения все же были. Особенно запомнился Медведю один такой момент, когда Обезьяна сказал: “…и я отдал их ему. Отдал. Отдал. Но он не остановился. Он сумасшедший. Я отдал их ему”. Интересно, что имел в виду Обезьяна. И кого или что — “их”?

Еда была вкусная. Медведь попытался было набросать на салфетке список вещей, о которых мог говорить Обезьяна, но потом она понадобилась ему, чтобы стереть соус с усов. Он подумал, что смерть Обезьяны, пожалуй, пойдет Берну на пользу. Жаль только Иво. И еще Медведь подумал, что, услышав об очередном трупе, шеф уголовной полиции опять будет рвать и метать — то, что убийца известен, вряд ли его успокоит.

Ну что ж, у начальников свои печали.