Читаем Забавы придворных полностью

Забавы придворных

Видя наконец, что промедлил, и боясь опасности, он отправляется домой, стучит в дверь, раздражается, что ему не отворяют тотчас; упорствует, поднимает шум, закипает; негодует, разражается угрозами. Заносчиво кличет по имени Николая, которого поставил своим привратником. Тот подходит и с такой же надменностью отвечает: «Ты кто? Чего бесишься? Какой демон тебя нудит? Почему мы должны страдать, если ты на голову скорбен? Почему ты не даешь покоя моему хозяину? Ты лунатик или еще какой-нибудь полоумный? Если ты разум потерял, мы тебе его живо вернем; если не угомонишься, дубинка тебя угомонит». А тот: «Раб мой, разве я — не я?» Николай: «Я знаю, что ты — это ты, а ты сам этого не знаешь?» Оллон: «И ты не знаешь, что ты — мой раб?» Николай: «Я знаю, что ты — раб, а насчет того, что ты мной владеешь, так это ты не в своем уме»[728]. Оллон: «Живо открой мою дверь». Николай: «Твою? Разве это не доказательство, что ты сумасброд? Ей-богу, или замолчи, или я этим жезлом наложу на тебя вечное молчание». Оллон: «Раб лукавый[729], разве я не тот Оллон, что поставил тебя стражем этого двора?» Николай: «Ты, убогий шут? Конечно, Оллон здесь, внутри, и лежит с моей хозяйкой в постели». Оллон: «С какой хозяйкой, дьявол?» Николай: «Сам ты дьявол Конечно, с моей прекрасной хозяйкой Библидой». Слыша имя Библиды, тот, как безумный, валится с коня и некоторое время остается в помрачении, а потом говорит: «Выйди, Николай, и погляди на меня как следует, опомнись и признай меня, твоего хозяина и мужа Библиды». Тут Николай с громким хохотом: «Мне достаточно тебя видно через мою скважину; может, ты и Оллон, да не каждый Оллон — муж Библиды». Оллон: «Да я тот самый Оллон, который в твоем присутствии принял ее в жены от отца ее Мелы и матери Балы». Николай: «Никогда я не видел, чтоб хмельные и безумные были такими памятливыми; эти имена ты узнал от кого-нибудь и накрепко усвоил — и Мелу, и Балу, и Николая. Может, слыхал и о нашей служанке Кристине?» Оллон: «Мне нет нужды о ней слышать, я ведь кормлю ее, и тебя, и всех ваших, я и дом этот выстроил, и все, что есть в нем, — мое». Николай: «Кристина, Кристина, эй, Кристина! Поди-ка погляди на несчастнейшего безумца, который все знает, всех кормит, всем владеет; впрямь остроумное помешательство его изводит, ибо оно сделало его королем. Посмотри, не тот ли это, которого недавно вели вешать за убийство, а он ускользнул в убежище? И после этого он величается нашим кормильцем! Как тебе кажется?» Кристина: «Я и хотела сказать тебе, что это он; но надобно с ним полегче, что бы он ни делал: кто под властью меланхолии, тому все позволено». Оллон, сам себе: «Сколь дерзостна и строптива гордыня рабов! Они набрались этого от Сцевы: он заплатил им, чтобы они от меня отреклись, а когда он удалится, насытившись моей роскошью, они повалятся мне в ноги и станут просить прощения, говоря, что заблуждались по неведению. Но пропади пропадом Оллон, коли не покажет им, что у него острые зубы[730]». Николай: «Бурчи себе, несчастный безмозглый, а коли не хочешь быть битым, убирайся поскорее». Кристина: «Эй, ты, что зовешься Оллоном! Ты называешь нас помешанными, а мы тебя безумным; позови своих соседей, и когда они тебе скажут то же, что и мы, поверь, что ты одержимый».

Он зовет соседей и рассказывает о претерпенных обидах. Те отрицают, что видели этого человека и даже слышали о нем, смеются над ним, подбивают друг друга связать его и вернуть в разум; он настаивает, они же камнями гонят его вон с площади. Подобным образом и судьи его прогоняют. Найдя всюду один прием и схожие речи, он всего себя оглядывает и допытывается у своих людей, кто он и откуда, и как обстоит дело, и, идя наперекор собственному мнению, меньше верит на свой счет себе, чем другим. А они, как и все остальные, кого Сцева соблазнил, говорят голосом его кошеля. Молвит один из них, по имени Барат: «Господин, мы знаем правду, но ты с нами так суров и такие насупленные брови нам показываешь, что нам, хоть мы и знаем правду, из боязни приходится притворяться. Твой дом и Библида, которую ты ищешь, — в Равенне; если угодно, пойдем туда, чтоб ты там нашел то, что, по-твоему, ты видел здесь». Так они уходят из Павии, и в первую же ночь покинутый всеми, кто с ним был, Оллон от стыда почти вправду делается безумным. Он видит, что все запасы его, кроме того, что было при нем, растрачены; идет к своим пастухам, выгоняет их из овчарен и уволакивает все движимое, на которое ему удается набросить крючок. Слыша новости, Сцева следует за ним, нагоняет и возвращается, связав его, как вора своего добра. Оллон страшится судей и, стыдясь грядущего осмеяния, отказывается от всех обвинений против Сцевы.

Верь мне, подарки дарить — дело, где надобен ум[731].