Забери меня в рай

– Представьте, наиважнейший! – невозмутимо пояснил Вильегорский, поглядывая на стоявшего в отдалении мужичка в панамке. – Можно ведь и осла отпустить на свободу, как написано в Библии, но вот беда, никто ещё ни разу не встречал свободных ослов. Есть только дикие и домашние. Правда, и по-настоящему свободный человек тоже навсегда остаётся вечным рабом… Рабом своей ответственности. Другого ему не дано. Потому что безграничная свобода всегда заканчивается беспредельной продажностью. Нужно понимать, что воздушный змей высоко взлетает и долго-долго парит только потому что его удерживает тонюсенькая ниточка. И какой же это соблазн – взять и оторваться от неё! И ведь действительно: змей тут же вырывается на свободу и стремительно взмывает вверх. Да вот только быстро падает, и разбивается. Вывод напрашивается странный: высоко летают только те, кто не отрывается от земли…

– То есть по-вашему выходит, что её как бы и нет этой настоящей свободы и… не может быть?

Вильегорский уже не слышал этого вопроса. Он, пристально всмотревшись в подозрительного незнакомца в панамке и увидев его пугливое смущение, тотчас будто взорвался от переполнившей его ярости. С искажённым ненавистью лицом профессор подбежал к нему и, схватив за рукав рубашки, гневно закричал:

– Ну, что, интересно тебе?! Да? Всё время здесь ходишь, всё подслушиваешь… Господи, как вы мне все уже надоели! Всю жизнь не даёте покоя, – и тут же в его голосе появилась какая-то страдальческая безысходность. Он махнул рукой, тяжело вздохнул и еле слышно сказал. – Ну, всё – иди! Иди, докладывай… И ещё там припиши в конце своей писульки, что профессор Вильегорский – враг народа. Или как там у вас это сейчас называется?

– Ты чё, папаша? Ты чё… Я же… – дрожащим голосом удивлённо затараторил человек в панамке. – Я же просто… мне любопытно было… – и он покаянно сложил руки на груди. – Я и… Я же никогда с такими людьми… Никогда… Вы не обижайтесь на меня… Не обижайтесь… – и этот человек из простого народа стал уходить обратно в свой народ как-то обиженно и несуразно. Бочком. Всё время оглядываясь.

– Вот… Наверное, обидел этого человека, – проговорил сникающий Вильегорский, указывая на удаляющегося мужичка. – Стараюсь ничего не бояться на старости лет, да всё как-то не получается у меня с этим… Так и не смог научиться быть неподвластным собственному страху. А это, я вам скажу, самая худшая из всех властей над человеком.