Заблудившиеся на чердаке

— Конечно, Аркадий Савельевич. Если надо, значит надо…

Конца увлекательного диалога Евгений Захарович не дождался. Стальная дверь лаборатории бесшумно приоткрылась, и показавшийся в проеме Юрий таинственно поманил приятеля пальцем.

— А почему халат не одел?

— Я одевал, но там таракан… То есть, в кармане.

— Ладно, пока главных сатрапов нет, как-нибудь обойдемся.

Беспрестанно оглядываясь, Юрий повел его вдоль вереницы компьютерной техники.

— Тут у нас вычислительный зал…

— Да помню, помню!

— Тогда давай прямо туда. Только чур не чихать и не кашлять.

Они обогнули кюветы с водой, выставленные для улавливания лабораторной пыли, отворили еще одну дверь и только тогда вошли в главное помещение лаборатории. Здесь, в остекленных нишах, в статически сбалансированном гравиполе висели шары. Семь вращающихся сфер размерами с футбольный мяч — каждая со своим осевым углом, со своим периодом вращения. И снова, как и в первый раз, у Евгения Захаровича перехватило дух. Он смотрел на туманную, беспрерывно меняющуюся поверхность шаров и испытывал странный трепет. Вращение было едва заметным, но гул, стоящий в зале, наглядно свидетельствовал о том, какие огромные энергии затрачиваются на это вращение. Шагнув вперед, Евгений Захарович почти прижался лицом к стеклу. Шар, на который он смотрел, напоминал гигантский глаз — завораживающий и манящий. Может быть, глаз циклопа. Во всяком случае на него хотелось глядеть и глядеть. Живой глаз поражает меняющимся выражением. Нечто подобное наблюдалось и здесь. Шар все время менялся. Что-то там под туманной пленкой искрилось и поблескивало, иногда шар казался мокрым, иногда шершавым и сухим.

— Сегодня у нас в некотором смысле чепэ, — шепнул ему Юрий. — Аспирантов вызвали на ковер, а с ними и главного надзирателя.

— Что за чепэ?

— Снова один из шаров погас. И черт его знает почему. Это уже третий «мертвец» за последний квартал. Вот начальство и заметало икру.

— Как же они погасают?

— Да вот, взгляни сам. Шестой по счету уже не дышит.

Считая шары, Евгений Захарович прошел чуть дальше и в конце загадочной шеренги в самом деле разглядел «мертвеца». Шар также висел в пустоте и неуловимо медленно вращался, но в отличие от собратьев действительно уже не жил — то есть был абсолютно черен, тускл и не поражал воображение. Евгений Захарович вгляделся. Как смерть отличается от жизни, так и этот шар отличался от своих соседей. И дело было даже не в цвете, — в чем-то ином, что невозможно было определить словами. Шар просто «не дышал». Ни шевелящаяся над его поверхностью сизая дымка, ни едва угадываемые прожилки на потемневшей коже не оживляли картины. Он действительно был мертв и холоден.

— Что же с ним такое стряслось?

— Кто ж его знает, — Юрий пожал плечами. — Мы уже и пункций не меньше десятка делали, и микроскопами наезжали… Нет там никого, понимаешь? Ни единой живой души.

— Но ведь были.

— Были. Еще позавчера. И сплыли. Его теперь хоть пополам распиливай. Внутренняя температура — абсолютный нуль. И нет там больше никакой плазмы. Остыла. За одну-единственную ночь, — Юрий подошел к столу, достал пару мензурок и большую бутыль с прозрачной жидкостью.

— Спирт, — объяснил он. — Примешь чуть-чуть?

Евгений Захарович покачал головой.

— Ну, а я приму. Мне эти «мертвецы» вот уже где, — Юрий чиркнул себя пальцем по горлу. Глаза его беспокойно бегали по лаборатории. Было видно, что ему не по себе. Выпив из мензурки, он с шипом выдохнул из себя воздух, сумрачно крякнул.

— Затеяли эксперимент, идеологи хреновы… Ты знаешь, сколько ему лет? Я об эксперименте… Так вот, милый мой, — ровнехонько сорок на днях исполнилось. Некоторым образом — юбилей, а только результата по-прежнему нет.

— Да?.. А какой он должен быть? Результат?.. — голос у Евгения Захаровича сел.

— Ха! Если б мы знали! — Юрий спрятал бутыль обратно в стол и пересел поближе. — Думается мне, Жень, что все для того и затевалось, чтобы подглядеть, чем оно там кончится. И чтобы, значит, самим потом не повторить… И никто тогда не подозревал, что зачать-то проще простого, а вот сговориться и пронаблюдать… У них ведь все там иное! Наука, языки, обмен информацией… И разиков этак в семьсот быстрее. Несостыковка, понимаешь? Так что наблюдаем одни лишь результаты. А они у нас, сам видишь, какие.

— Тогда стоило ли все это затевать? Такие затраты — и ради чего?

— Это, Жень, с какой стороны на все взглянуть. Была, скажем, такая наука евгеника, — запретили. Оно и понятно, — интересы индивидуума — это всего-навсего интересы одиночки. Ну, а если глобальнее за дело взяться? Не о почках с селезенками думать, а разом о миллионах почек и селезенок? Улавливаешь, нет?.. Они ведь там тоже живут, головы ломают — как и что. И ведать не ведают, что рядышком мы с фонендоскопом — пыхтим и ждем, когда кто-нибудь сообразит каким же образом из всего этого выкручиваться.

— Послушай, может, и генетику поэтому запретили? — Евгений Захарович снова поглядел на безжизненный шар. — Чтобы, значит, блюсти секретность и все такое.