Заблудившийся во сне

Такими словами напутствовал меня Корявый Дуб, когда серый туман вневременной внепространственности уже поглощал меня.

Своя дорога

Последним, что я успел еще услышать, погружаясь в сон, были торопливые слова второго провожавшего – Жокея Мысли: «Только что узнали от родственников Груздя: он последние дни часто вспоминал о детстве, о родных местах. Учти…»

Но я уже перестал быть в яви. Я ушел своей дорогой. Как всегда, сперва – в самые дорогие времена, к самым близким людям. Когда я переселюсь в Пространство Сна навечно, то наверняка чаще всего меня можно будет застать там.

* * *

Мать сидела за столом, но, против ожидания, была дома не одна. Второй стул занимал Борисов, Николай Акимович. Комдив. Старый друг. Он был в форме, со своими ромбами в петлицах, орденом Красной Звезды и медалью «ХХ лет РККА». На столе стояла бутылка рислинга, два бокала и тарелка груш. Все, как в добрые и очень старые времена там, в Производном Мире – или, иными словами, при жизни.

Увидев меня, мать не удивилась, но обратилась ко мне с некоторой настороженностью:

– Ты не окончательно, я надеюсь?

– Привет, вояка, – сказал Борисов, знавший меня с моих малых лет.

– Привет, товарищ комдив, – сказал я. И ответил матери: – Нет. – Чуть было не добавил: «Хотя – как знать? Тут ведь тоже убивают, и тоже навсегда». Но вовремя удержался: не надо огорчать маму – даже и здесь, или тем более здесь.

– Заходил Борич, передавал привет от тебя, сказал, что скоро заглянешь, но я не поверила было. Хорошо. Тебя покормить?

– Нет, спасибо. Потом…

– Ты надолго? – обрадовалась она. – Поживешь у меня?

– Не знаю, на сколько. Надо посидеть, подумать…

– Ну, сиди, – сказала она и снова повернулась к комдиву: – Значит, опять в поход, Коля?

– Армия остается армией, – ответил он.

– Куда, зачем?

– Понадобится – скажут…

– Понимаю.

Я перестал вслушиваться в их разговор, сел и попытался думать. Здесь, у нее, было самое удобное для этого место во всем Пространстве Сна. Как всегда бывает у матерей. Чувствуешь себя защищенным от мира, как будто еще не родился.

Когда уходишь в Пространство Сна без заранее разработанной программы, чаще всего – примерно в одной трети случаев – тебя тянет именно в детство, в пору неограниченных надежд и скоропреходящих забот. Особенно если в яви Производного Мира становится тесно от напряжений и досад, неизбежно связанных со всякой серьезной работой. Ничего удивительного в том, что Груздь почувствовал усталость и – скорее всего, даже не осознавая – устремился, освободившись от власти плоти и вектора времени, в мир, где очищается душа. На какое-то время – время сна – стал опять ребенком. То есть существом, еще не умеющим защититься от недоброжелателей. Там его наверняка и взяли. И (как показывает опыт) оставили при этом какие-то следы.

Место и время его детства мне известны; значит, туда и надо отправляться. Но, в отличие от пострадавшего, приняв перед тем необходимые меры предосторожности. И – лишь после того, как разберусь со свидетелями, а также с Боричем и теми, кто захватил его.

Сколько времени сейчас? Спящая плоть оттуда, из ПМ, по каналу связи и возврата немедленно прислала ответ. По времени яви я пробыл в ПС уже около десяти минут. Тратить на размышления еще больше было бы неоправданным расточительством. Пора в дорогу…

Я встал. Поцеловал мать. Она посмотрела на меня, и в ее взгляде промелькнула печаль. Я откозырял Борисову и повернулся к двери.

– Зайди на обратном пути, – попросила мать.

– Обязательно, ма.

Она кивнула и отвернулась, а Борисов скомандовал:

– Дрибним кроком – геть!

Я отворил дверь и вышел, завершив таким образом свое пребывание в семейном круге Пространства Сна. И настроился на следующий этап. Подсознательное общение с Боричем (это странное ощущение, без которого работать в ПС в связке совершенно невозможно) подсказало, что мне следует скорректировать план и, выбирая между Боричем и свидетелями, выбрать свидетелей. Одного из них. В двух лицах.

Допрос

Я был на этот раз чистой воды американским шерифом – судя по шляпе, из Тексаса (как полагалось мне сейчас произносить это название), со звездой о шести лучах на груди, с двумя револьверами на поясе. На ногах я имел щегольские ковбойские сапоги – правда, почему-то без шпор. В каждом уважающем себя американском боевике непременно возникает такой шериф, хорош он или плох – другое дело, но он есть, и мы привыкли к ним едва ли не больше, чем к собственным милиционерам. Так что я не сомневался в том, что люди, с которыми мне предстояло разговаривать, не станут тратить время на выяснение моего статуса, но без лишних телодвижений начнут, как говорится на розыскном жаргоне, колоться.