Заблудившийся во сне

Вместо ответа я обнажил шпагу. Он — свою. Площадь была замощена брусчаткой, ее окружали островерхие дома. Светила луна. Не выжидая, я из третьей позиции сразу же сделал выпад. Он взял четвертую и тут же ответил. Я уклонился вправо — движение естественное, когда держишь шпагу в правой руке; он, однако, ожидал этого и пошел на повторный выпад, демонстративно показывая, что готовит удар в голову — рубящий, а не укол, шпага у него была военная, узкий палаш, а не дуэльная рапира. Такую же, кстати, держал в руке и я. Примененный им финт был давным-давно известен: заставить меня взять пятую защиту, повернуть кисть — и бить в грудь. Поэтому вместо защиты я отскочил назад, и, пока он после выпада возвращался в стойку, в свою очередь, кинулся в атаку и попытался захватить его оружие; он отступил, я шагнул вперед. Несколько секунд мы пританцовывали друг против друга, не скрещивая клинков, острия шпаг описывали маленькие орбиты, каждое движение шпаги заключало в себе вопрос, на который тут же следовал ответ на том же безмолвном языке: «Я и к этому готов, хочешь — попробуй…» Дышалось легко, воздух был прохладным и чистым. Где-то стукнуло окошко, захлопываясь. Он первым не выдержал неопределенности и бросился вперед с неожиданным криком победной ярости; годится для устрашения слабонервных, не более того. Налетая, он концом шпаги выписывал в воздухе фигуру вроде скрипичного ключа; тоже хорошо для начинающих, кто еще не научился понимать, что не из любой позиции можно нанести удар в каждое мгновение, но лишь из немногих; например, сколько ни грози он сейчас ударом в лицо, но попытайся он осуществить эту атаку — и я в нырке ударом снизу разрублю ему руку. Так что этих угроз я не боялся, а как только клинок его замирал в действительно опасной позиции — я своей шпагой тут же отклонял его от линии, и противнику приходилось начинать сначала. Клинки звенели гулко, набатно, такие звуки они издают только в Пространстве Сна. Шли минуты. Наконец мне надоел этот танцкласс; я имитировал внезапную, без подготовки, флешь-атаку, он третьей защитой отбил мой клинок вправо вниз и сделал подставку — и тут, как я и надеялся, мне удалось из первой позиции все-таки осуществить мельницу, захватив его шпагу круговым движением своей. Его оружие вырвалось из руки, шпага взлетела высоко и, кажется, больше вообще не вернулась на землю, только сверкнула недоразвитой молнией в лунном свете и погасла.

Может быть, следовало пожалеть его. Но я не из жалостливых. Мне нужно было сделать выпад и нанести удар быстрее, чем он убежит, и я был готов к этому. Однако он совершил неожиданное: отступил на два шага и поднял руки:

— Достаточно, шевалье. Благодарю вас. Вы меня убедили.

Я невольно остановился в последнее мгновение. Но не опустил шпаги.

Мой противник вынул из левой перчатки, из длинной краги сложенный листок бумаги и протянул мне:

— Просили передать.

— Благодарю вас, шевалье, — ответил я машинально, разворачивая бумажку и в то же время уголком глаза продолжая наблюдать за ним. Чтобы успокоить меня, он отступил еще на шаг и заложил руки за спину. Хотя последнее вовсе не всегда является признаком добрых намерений.

Я прочитал: «Жду в замке Шенонсе».

Подписи не оказалось, но то была рука Борича.

Я поклонился:

— Весьма обязан вам.

Он молча поклонился в ответ и исчез.

Я не спросил у него, где этот замок находится. Все равно добираться до него мне придется теми способами, что приняты в методике ПС, а не верхом; пешком или на каком-нибудь ковре-самолете.

САД В ЛУННОМ СВЕТЕ

Нигде так не ощущается одиночество, как тихим вечером в полнолуние на обширной поляне, чьи пределы размыты мраком, в котором тонут все заботы минувшего дня. В светлое время они надежно защищают нас от наплыва чувств; заботы поддерживают, словно костыли, и, хоть на несколько часов лишившись их, мы начинаем испытывать неуверенность в себе. И тут становится нужен еще кто-то — хотя бы потому, что, когда людей становится двое, заботы возникают сразу же, и жить становится привычно.

Вот почему я, неторопливо ступая по белеющей в лунном свете дорожке, бессознательно просеивал через себя всякий звук и малейшее движение в поисках чего-то, указывающего на присутствие другого человека. А услыхав в стороне негромкий разговор, решительно свернул в его направлении, даже не подумав о том, что, когда двое разговаривают поздним вечером при луне, появление третьего собеседника может не принести им никакой радости.

Тем не менее так оно и оказалось, и я спохватился лишь тогда, когда, с треском проломившись сквозь кустарник, увидел сидящих рядом на не успевшей еще остыть каменной скамье двоих — мужчину и женщину. Им явно не следовало мешать — но уже поздно было, повернуться и скрыться оказалось бы не лучшим выходом: так поступают лишь, увидев нечто, оскорбляющее какое-то из чувств или норм поведения. Так что я, остановившись, кашлянул, переступил с ноги на ногу и молвил:

— Привет. Добрый вечер.