Заблудившийся во сне

Он сам не был в той зоне, но всего лишь в специальном детдоме для детей врагов народа, и ни леса, ни угля там не добывали. Но каким-то образом, неведомым ему сейчас способом он ухитрился побывать и в лесу (где была мать), и в шахте (там до последнего своего дня трудился отец), находился с ними рядом и даже сам водил пилой и долбил породу кайлом, и это — как ему сейчас казалось — продолжалось очень долго, дольше, чем он вообще жил на свете. Дольше жили, может быть, только его глаза; если бы сейчас кто-нибудь заглянул в них, то встретился бы с усталым, но твердым взглядом много повидавшего и еще больше передумавшего человека.

Он все стоял и смотрел на окна, ощущая, как внутри его происходит странное раздвоение: проходят все эти страшные картины, порождающие ненависть к прошлому и ко всем словам и действиям, из которых это прошлое выросло, — но проходят, как бы скользя по сознанию того, что вот именно с ним, лично с ним, и с его родителями ничего подобного никогда не происходило, и те времена, а также последующие, еще несколько десятилетий, более полувека, были для всех них благоприятными, и родители его занимали в этом мире видные и полезные посты, и во благовремении опочили вполне достойно и в приличных условиях, и сам он всю жизнь пользовался многими привилегиями, сыгравшими, быть может, немалую роль в том, что он стал тем, кем в конце концов стал. Сейчас — и не только сейчас, но уже многие годы — сознание этой двойственности обитало в нем и порою делало жизнь совершенно невыносимой — хотя внешне все выглядело более чем благополучно; оно заставляло его все глубже уходить в работу — и оно же мешало эту работу завершить…

Он вдруг резко, со страхом, повернулся: ему показалось, что к нему приближается охранник или, может быть, воспитатель; мальчику не было вполне ясно, каким образом он оказался здесь: выпустили его, или, может быть, он бежал — и тогда его сейчас же схватят и вернут туда, куда он никак не хотел возвращаться.

Но это оказался не охранник и даже не милиционер; это была незнакомая девочка — примерно его возраста, она выглядела, как это чаще всего бывает, немного старше. И, возможно, поэтому оказалась более смелой, хотя взгляд ее выдавал некоторую растерянность.

— Здравствуй, мальчик, — произнесла она с излишней решительностью, словно это было не пожелание, а приказ.

— Здравствуй, — ответил он тихо.

— Пожалуйста, помоги мне.

— А как? — спросил он, удивившись.

— По-моему, я заблудилась. Во сне.

— Это Большой Карпатский переулок, — сказал он, не задумываясь. — Был еще Малый, но сейчас его уже нет. А ты где живешь? Куда тебе нужно попасть?

— Мне нужно проснуться, — ответила она. — Но кто-то мешает. Я уже давно хожу тут по переулкам и никак не могу выйти. А мне давно пора вставать.

Мальчика ничуть не удивило то, что для того, чтобы проснуться, девочке нужно было почему-то выйти из этих переулков, знакомых ему сызмальства. Не показалось странным и то, что она считала себя спящей, хотя все делала, как бодрствующий человек. Не показалось — потому что все это каким-то образом относилось и к нему.

— По-моему, я тоже заблудился, — проронил он. — И блуждаю куда дольше твоего.

— Ты тоже не знаешь этих мест? Но мы в Москве?

— Конечно. И пройти здесь я могу с закрытыми глазами. Я заблудился внутри себя. Давно. И побывал в разных местах. А теперь, кажется, увидел выход.

— Ты тоже спишь, — заявила она уверенно. — Мы все тут спим. И, значит, нам пора проснуться. Только выйдем отсюда! Мне пора в школу.

— Ты такая и есть — наяву? — полюбопытствовал мальчик.

— Какой же мне быть еще? А ты разве нет?

Он покачал головой:

— Наяву я совсем другой. Был. Я очень долго не просыпался и не совсем уверен, каким стал теперь. Но не таким, каким был.

— Как это интересно! — воскликнула девочка. — Пойдем, я боюсь, что папа уже волнуется. А твой?

— У меня нет папы, — вздохнул мальчик. — Но там, где он сейчас есть, он тоже волнуется… Погоди… Я помню: мы с ним виделись — недавно, тут. И поспорили. Он стоял на своем. Но на этот раз не смог убедить меня.

— Да мы пойдем когда-нибудь? — нетерпеливо спросила девочка, топнув ногой. — Мне нужно еще собрать книжки…

— Мне тоже, — сказал он. — Чтобы многое выкинуть. Или сжечь. Если время позволит: очень много работы. Ну, пошли.

— А мы не заблудимся снова в этих переулках?

— Нет, — уверенно ответил он. — Я чувствую, что кто-то снял блок. Ты разве не ощущаешь?

— Н-нет, — ответила она. — Но если кто-то снял блок, то это мог быть мой папа. Он это умеет. Дай руку, чтобы ты не потерялся.

Они зашагали, взявшись за руки: так было надежнее. И вдруг мальчик снова резко остановился: страх заставил его.

— Смотри! Они идут к нам!

— Ну и что? Ты боишься людей?

Мальчик с опаской глядел на двух приближавшихся.

— Какой ты трус! — проронила она насмешливо. — Это просто люди. Хотя… Нет, не просто! Это папа! И дядя Борич… Папа! Я здесь! Папа!

Взрослые бросились к ним…

* * *

— Дочка! — сказал я. — Ну, заставила ты нас побегать!