Заблудившийся всадник

Как бы то ни было, осознав безвыходность ситуации, и остальные путешественники во времени решили выбираться из дебрей. Не будешь же пятьдесят семь лет дожидаться в этом медвежьем углу, пока представится возможность попытаться осуществить обратный Переход.

Вернувшись в избу, Ильин услышал бормотание в углу. Напрягши слух, разобрал отдельные фразы: «услыши глас моления моего», «радуйся за ны смерть приявший», «почитаем вси честныя твоея главы усекновение».

— По какому случаю, Иван? — шепотом окликнул филолог.

— Акафист крестителю Господню Иоанну читаю, — отозвался старообрядец. — У меня сегодня день ангела…

— Ну и память у тебя! — восхитился Ильин. — Ты что ж, на каждого святого акафисты знаешь?

— Где там, — вздохнул Иван.

— Ну как же, вчера Анне-пророчице, чьей-то там дщери читал…

— Не чьей-то, а Фануилевой дщери, той, что Господа нашего в храме Иерусалимском встретила… Не мешай молитву творить…

И он снова размеренно зашелестел губами.

Каждый день начинался для Ивана с многочасовых стояний в углу на коленях. На расспросы товарищей он отвечал охотно, явно наслаждаясь ролью религиозного наставника. Память его хранила сотни молитв, кондаков и тропарей на разные случаи жизни, церковный календарь старообрядец знал как свои пять пальцев, помнил множество житий. Последнее обстоятельство особенно заинтересовало Ильина, и он часто просил изложить биографию того или иного святого, подвизавшегося в эпоху Владимира и Ярослава.

С особым умилением передавал Ивашка историю умерщвления князей Бориса и Глеба, любил пересказывать житие Антония Печерского, основателя первого русского монастыря. Слушая его, филолог жалел, что прежде почти не интересовался этими повествованиями и даже книгу Ключевского «Жития святых как исторический источник» прочел невнимательно. «Знать бы где упасть, соломки постелил бы», — досадливо думал он. Ведь именно в житиях содержалась самая богатая информация о быте Древней Руси, о мировоззрении русского народа, которая позволила бы теперь лучше ориентироваться в новой исторической среде. Ильин хорошо помнил летописные свидетельства, но в них содержалась по большей части бесстрастная констатация фактов. Единственное произведение, близкое по жанру к житийной литературе, оставшееся в памяти филолога, — «Повесть о водворении христианства в Ростове». На нее Виктор обратил особое внимание, еще учась в аспирантуре, когда собирал материалы о верованиях древних славян — Добрыня, герой его диссертации, начал свою деятельность с устройства языческого капища, по образцу того пантеона богов, что соорудил его племянник великий князь Владимир в Киеве.

Под эти мысли Ильин незаметно провалился в сон. А когда проснулся, изба была освещена — столб солнечного света падал из отворенной настежь двери. Никого, кроме Виктора, не было, и эта пустота, этот яркий луч, в котором клубилась пыль, вызвали ощущение тихого праздника — так бывало в детстве, когда родители оставляли его одного и он чувствовал себя властелином целой квартиры, обладателем тысяч книг, повелителем огромных диванов. Стремительно вскочив с широкой лавки, он бросился на пол и принялся отжиматься, потом выбежал наружу, на травянистую поляну и, широко расставив ноги, начал делать наклоны, легко прогибаясь в пояснице.

II

Из рощи появились несколько обитателей лесного селения, обвешанные охотничьими трофеями — рябчиками, тетерками, глухарями. Увидев Ильина, остановились и, словно позабыв обо всем на свете, с величайшим вниманием стали наблюдать за действиями филолога. До сих пор здесь не могли привыкнуть к его ежедневной зарядке и замирали как вкопанные, стоило ему вскинуть ногу до уровня плеч или начать вращать головой, разминая шейные позвонки.

Сначала Ильина озадачивало такое внимание лесовиков к его утренним процедурам — ведь во всем прочем они проявляли себя весьма неназойливыми людьми, первое удивление при виде необычайных явлений и странных действий чужаков быстро сменялось будничным отношением. Только по прошествии нескольких недель из случайно оброненной кем-то фразы он понял, что его упражнения воспринимали как своего рода магические действия, вроде шаманского камлания.

Иван поначалу так же истолковал утреннюю зарядку: бесам службу творишь. Но когда Ильин разъяснил, зачем нужны эти ежедневные телодвижения, старообрядец с превосходством сказал:

— О телесах радеешь, а душу не блюдешь. Ты бы вот сотни три земных поклонов отбил, так куда лучше вышло бы — и богу лепота, и тебе никогда утина не знать.

— Что за утин? — машинально спросил филолог.

— А хворь такая — в пояснице стрелье, как хватит, так не согнешься.

— Это ишиас, — догадался Ильин. — От него и поклоны не спасут, ежели застудишь спину.

— Молитва ото всего исцеляет, — наставительно заявил Ивашка. — Я сам видал, как родитель мой от этой напасти лечивался. Пришла к нам старица одна, святой жизни, и велела ему через порог на живот лечь. Положила ему на спину веник-листовик да принялась по нему топором колотить. А папаша по научению ее вопрошает: что сечешь? Утин секу, отвечает. А сама умную молитву творит.

— Умную?