Заблудившийся всадник

В тот же день Ильин и его спутники встретили в разных концах Новгорода изрядные толпы молодых людей, грудившиеся вокруг странных ораторов. Выступавшие были одеты в богатые меховые дохи, из-под полы у них торчали ножны широких мечей. Размахивая сорванной с головы шапкой, они говорили с большим жаром, и слушатели то и дело одобрительно шумели.

Виктор долго наблюдал подобную сцену с крыльца своих палат, гадая, что бы все это могло значить. Наконец не вытерпел, замешался в толпу, сбежавшуюся послушать златоуста в куньей шубе.

— А поведет нас промышленный человек Неустрой Волкохищная Собака! — выкрикнул малый, махнув шапкой.

По рядам собравшихся пробежал ропот одобрения. По соседству с Ильиным какой-то детина заметил: «За ним не пропадешь. Кто с ним хаживал, в обиде не был».

— Пройдем по Волге до самого моря Хвалынского, доберемся до Персидского царства. Где поторгуем, а где и погуляем на вольной волюшке. Охочим людям даем оружье доброе, да холстины на порты, а остальное сами добудете.

— Эй, Удача! — крикнули из толпы. — А сам-то шубейкой доброй в каком краю разжился?

— С посадниковым сыном Гюрятой в Югру ходили, к самояди. Там этого зверя, как у нас мышей в подызбице.

— Чего ж вдругорядь туда не идешь, да и нас на Волгу сманиваешь?

— Шуба у меня есть, теперь хочу сапоги расшитые, да штаны атласные, да халат парчовый добыть! — лихо оглядев слушателей, прокричал Удача. — А повезет — и персиянку. Они, робята, знаете какие — волос, как крыло вороново, не то что наши девки соломенные. А глаза — с блюдце, да черные как уголь. Губы вишневые, а рот маленький, вот такусенький…

Он показал толпе небольшую монетку. Мужики и парни восхищенно загудели. Один верзила пробрался к Удаче и швырнул шапку на снег.

— Иду с вами, коли такая дичь пошла!

За ним вызвались еще несколько охотников. И тут как прорвало — народ повалил к обладателю куньей шубы.

Увидев знакомого купца, Ильин протолкался к нему и спросил:

— Что за молодец? Я уже не первого такого зазывалу вижу.

— Ушкуйник. Каждую весну набирает кто-нибудь из состоятельных людей сотню-другую отчаянных удальцов, снаряжает их, сажает на ушкуи — речные лодки вроде ладей — и отправляет на промысел. Нужны ему эти сорвиголовы для того вроде бы, чтоб товары охранять, — сам знаешь, сколько лихих людей на реках шалят, — но при случае и чужой караван разобьют. А то и город пограбят. Много от этих торговцев кровушки пролилось.

— Так это настоящие варяги. Те же приемы, то же устройство ватаг.

— А они и сами это знают. Недаром вместе с гостями из-за моря часто разбойничают. Этот вот Удача, он один не пойдет, обязательно и варяг с собой сманит, они тоже до персиянок охочи. А коли подберутся несколько сотен ушкуйников да викингов — земля в страхе вострепещет. Они ведь и до самого Халифата хаживали, славный град Багдад чуть было не разорили.

— И долго их походы длятся?

— А вот вскроются реки, уйдут они по вешней воде к волокам, а потом и покатятся вниз по течению. Если будет им везение, к холодам могут возвернуться. Не то зазимуют где-нибудь, а в Новгород к следующему лету доберутся…

Люди Ярослава старались отговорить молодежь от ухода с ушкуйниками. Выступая перед толпами искателей удачи, они обещали вознаградить остающихся щедрыми дарами из княжеской казны. Всем было ясно, что Ярославу нужны силы для отпора войску отца — никто не сомневался, что Владимир появится под стенами Новгорода, едва оправится от болезни.

Толки о скором приходе великого князя становились все упорнее, поэтому люди, знавшие любекского купца, советовали ему подождать немного, и ежели запахнет войной, поворачивать назад.

Едва сошел лед на Волхове, князь Ярослав отбыл на ладье в Швецию, к своему тестю Олафу Скотконунгу, чтобы пригласить к себе на службу варягов. Видно, не верил он в решимость новгородцев защищать его в споре с отцом. Люди поговаривали, что недаром женился он на дочери заморского конунга незадолго перед тем, как отказался платить дань отцу — уже тогда вынашивал свой замысел, искал, на кого опереться в будущем споре с Киевом.

Вскорости после этого Ивашка стал намекать, что намерен целиком отдаться богоугодной деятельности. Епископ и Лука Жидята укрепляли его в благих мыслях. Но друзья Ивана узнали об этих душеспасительных беседах с церковниками лишь в тот день, когда он объявил, что отныне его надлежит именовать недостойным Антонием, а Ивана сына Онисимова почитать умершим для мира.

— Ты монах? — с изумлением спросила Анна. — В двадцать шесть лет похоронить себя заживо?..

Старообрядец с сожалением посмотрел на княжну и пообещал молиться за нее, хотя перспектива ее спасения казалась ему весьма сомнительной — уж очень много богохульных речей слышал он от нее. Затем Иван сообщил, что уходит из мира не только в иносказательном смысле.

— Постом и молитвою хочу спасаться в пустыни.

— Так ведь на Руси еще и монастырей нет, — сказал Ильин. — Да и народ о монахах ничего не знает. Это в ваше время стоило в лесу какому-нибудь старцу обосноваться, как к нему ближние поселяне с подношениями начинали стекаться…