Заблуждение велосипеда

Лет в четырнадцать, летом, я написала длиннющую, на сто страниц, повесть. От лица юноши. Страдания московских юнцов сейчас читать без смеха невозможно. Но тогда, в самом начале восьмидесятых, эти серенькие странички с неровными машинописными строчками гуляли по Москве, и мои ровесники и их родители всерьез «обсуждали поставленные проблемы», решали, «проходим» этот текст или нет. Именно благодаря этой детской истории я прошла творческий конкурс в институт.

Герои повести все время куда-то ехали — на автобусе, в поезде, автостопом. Встречались и разговаривали.

По композиции это полнейшая каша, да и в целом такая вдохновенная каша, типичная «возрастная лирика» в прозе, когда очень хочется высказать, выкрикнуть наболевшее, но не знаешь, как, каким образом.

И конечно же это тоже была «Песнь нашей Округе».

Вот отрывки из «Острова», без современного вмешательства, образца восемьдесят первого или восемьдесят второго года.

«Когда я вышел из автобуса и увидел серое шоссе, дома военного городка и лес вдали, я обрадовался и успокоился. Я шел вдоль бесконечных зеленых заборов и вспоминал, как раньше ездил сюда каждый уикенд и иногда осенью приезжал очень поздно ночью и шел по этой дороге и пел, вдыхая запах костров и листьев. Раньше я жил здесь каждое лето месяца по два, и у нас была замечательная компания, человек десять или пятнадцать, мы катались на лодках и велосипедах, и за нами всегда бегали бродячие собаки, мы и сами были как собаки, жили у кого-нибудь одного, хулиганили, пели песни, по ночам жгли костры и все вместе позорили фамилии своих уважаемых родителей. Последний раз я был здесь как-то на Новый год с кучей замечательных людей, после чего родители строго-настрого запретили мне ездить сюда одному и отобрали ключи.

Я потрогал свою калитку, всю исцарапанную и исписанную, ее нагретое дерево, и вошел во двор. На ступеньках крыльца были темные прошлогодние листья, а за домом — одичавший сад, заросли, а я стоял и не знал, что сказать своему дому.

Я открыл все двери и окна, вымыл всюду пол, поставил в вазы цветы и магнитофон включил на всю катушку — прекрасную музыку, и убрал, вычистил свой любимый дом, о котором так часто вспоминал, по которому скучал в городе. Мусор и ветки я собрал в кучу и поджег, получился огромный костер, и я был рад, я праздновал свое возвращение в дом, мой дом лечил меня, и я верил, что все будет прекрасно.

Вечером я зажег свет всюду, и дом мой светился для всех, он снова жил…»

«Возле метро я сразу увидел Николу у касс-автоматов. Он был весь очень пестрый, заметный — в трехцветной майке и с цветами в руках.

— Привет! — заорал он и помахал мне цветами. — Я тут давно стою, — сообщил он как о всенародном празднике и ослепительно улыбнулся. Ему еще лет шестнадцать всего, он воюет с родителями и просит советов у Катьки. Веселый он парень, но, выпив, ударяется в рассуждения о высоком, глубоком и сложном и читает свои стихи.

— Здрасьте, — жалобно прошепелявил подошедший Семен.

— Сенька! — заржал Никола.

На шее у Семена была табличка от троллейбуса с номером «17». Ну да, ведь Катьке исполняется семнадцать лет.

— Мы в Вильнюсе были, — зашепелявил Семен. — Табличку вот свинтили, Катьке в подарок везем…»

«На острове уже стояла палатка и горел костер. Около костра сидела вся команда и лежал Никола, положив голову на Машкины колени. Фролов сидел на краю и курил.

— Хорошо, — сказал Семен. — Свежий воздух, здоровая жизнь. Я здесь, пожалуй, поживу дней пять, пока комары насмерть не заедят. В городе все равно делать нечего. Вот ты, — кивнул он на девочку. — Пишешь стихи. Или ты, Ник. Шарлота рисует шизофренические картинки, Андрей бездарно переводит с английского, Данила, когда не пьян, собирает вокруг себя еще двух-трех чокнутых, и они делают музыку, которую дольше десяти секунд выносить невозможно, Машка с Ленкой подкармливают всяких психов волосатых и все пытаются что-то систематизировать, написать социологический труд. Фролов шляется по всем выставкам и театрам и все отрицает. Но зато вы все при деле. А я?

— Ты сын своих родителей, — сказала девочка. — Ты для того и придуман, чтобы им нескучно жилось. Это у тебя и занятие, и социальное положение…»

«— Вперед! — заорал Джуди. — Мы едем в Крым! Мы оптимисты, ура!»

Ну, и всякая такая белиберда, «акынство».

Как хорошо, как нестрашно и нескучно на белом листе, а вот там, за его пределами…

Если бы со мной больше разговаривали, я бы не стала ничего сочинять.

Милейшая Ксения Ларина с «Эха Москвы» в прямом эфире с непередаваемой интонацией спросила меня:

— Нет, а все-таки, почему вы стали литератором? Что, больше никакого выбора не было?

Погодите. Сейчас объясню.

…