Забой номер семь

Солнце уже садилось, когда Клеархос, перевалив через гору, бегом спустился по склону в предместье Афин. Несмотря на холод, лицо у него пылало. Ноги и руки он ободрал о колючки и камни. Клеархос, наверно, был в бреду, потому что позднее, воскрешая в памяти события того дня, не мог понять, происходили они на самом деле или померещились ему в тяжелом, мучительном сне.

Клеархос помнил, что у подножья горы стояла церквушка. По-видимому, был какой-то праздник, так как около нее настроили балаганов для торговцев и фокусников. Люди толпились, покупая для ребятишек глиняные игрушки, мячи, свистульки. Он помнил, как смешался с толпой. На помосте безрукий человек искусно брился ногами. Около Клеархоса крутился мальчишка. Он грубо оттолкнул его и вдруг увидел голую ногу нищего, страдавшего слоновой болезнью. Огромное, как бурдюк, бедро, вывалившись из разорванных штанов, распласталось по земле. На другой ноге нищего, костлявой и кривой, положив на нее голову, как на подушку, спал грязный ребенок. Клеархоса трясло. Надо было скорее спрятаться.

Приземистый торговец зазывал двух женщин:

– Купите образок. Всего три драхмы.

Клеархоса охватил страх. Как вырваться отсюда? Он не мог пробраться сквозь толпу, его теснили со всех сторон, в ушах у него стоял треск трещоток.

Клеархос помнил, как он остановился около старой торговки свечами и ладаном, уставившись на пламя ацетиленовой лампы. Он не мог оторвать глаз от пламени. Старуха бормотала:

– Кому свечи, кому свечи? Одна драхма за пару!

Пламя ацетиленовой лампы колебалось на ветру. Он чувствовал, как оно увлекало его за собой. Его толкнули. Кто-то окликнул его по имени:

– Здравствуй, Клеархос.

Рядом с ним стоял его сосед, попрошайка Николарас.

– Где я? Когда успело стемнеть? – прошептал он.

Клеархос помнил, что Николарас показал ему свою палку.

– Вот и звоночек я приспособил.

Нищий дал подзатыльник какому-то малышу, и лишь тогда Клеархос заметил сына Николараса.

– Ну, постреленок, шапку в руки – и отправляйся! – закричал Николарас на мальчика и подтолкнул его.

Рожица ребенка была вся в синяках от побоев. Он подошел к женщине, протягивая ей шапку. Николарас весело засмеялся.

– Только так он научится уважать своего отца.

Клеархос хотел забраться в балаган. У него зуб на зуб не попадал, но без билета его не пустили.

Он помнил, как его окружили маленькие попрошайки «Где я? Куда я иду?» – спросил он себя.

Зазвонил церковный колокол. Какая-то девушка крикнула:

– Крестный ход!

Люди побежали смотреть шествие.

Наконец Клеархос выбрался на дорогу. Как только его окутала тьма, он увидел над головой звезды. Он проходил мимо рощи. Несколько размалеванных проституток прогуливались вдоль опушки с одеялами под мышкой. Старые, некрасивые, дешевые, без комнат, они расстилали одеяла недалеко от дороги и устраивались там со своими клиентами.

Он почувствовал, что кто-то схватил его за руку.

– Пройдемся, красавчик?

У женщины с густыми кудрявыми волосами увядшие губы были накрашены сердечком.

– Пять драхм – и как тебе понравится…

Он отдернул руку.

– Давай три драхмы, всего лишь па порцию макарон…

Он прибавил шагу. Проститутка не отставала.

– Пойдем, дашь только одну сигарету. До смерти охота курить.

В ту ночь, вернувшись из «Колорадо», София нашла его· у своей двери. Он сидел, съежившись, на лестнице, его лихорадило, он бредил.

Глава четвертая

Уже смеркалось, когда Кирьякос добрался до дома Илиаса Папакостиса. Он остановился, счищая грязь с ботинок о забор. Прежде чем постучать, несколько раз оглянулся и равнодушно посмотрел вокруг.

Дверь открыла худая женщина, закутанная в черный платок.

– Царство ему небесное, Тасия, – прошамкал он печально сквозь пожелтевшие зубы; лицо его при этом так сморщилось, что кончик крючковатого носа спрятался в длинных обкуренных усах.

Сестра посторонилась, пропуская его в комнату. Она чуть было не коснулась рукой его плеча, но смутилась. Возможно, она отвыкла уже от такой фамильярности с родными. Возможно, ее напугали женщины, которые, собравшись перед домом, наблюдали за ними. Она поспешно закрыла дверь.

Кирьякос остановился и глубоко вздохнул. Он ощутил аромат ладана, смешанный с тяжелым запахом плесени. Затем равнодушным взглядом окинул комнату.

На полу на матраце спали девочки. На широкой железной кровати, покрытой красным вязаным покрывалом, были разложены черный пиджак, в котором венчался Папакостис, залатанные коричневые брюки, отутюженная рубашка и тут же рядом его огромные ободранные ботинки. Тасия завесила простыней зеркальный шкаф. Лампа была погашена. Горела только свеча, воткнутая в бутылку.

– Ты хорошо сделала, что послала за мной своего сыпка.

– Где он, Кирьякос? – спросила шепотом Тасия.

– Где же он может быть? Конечно, в морге, – ответил брат.

Тасия разрыдалась.

– Ах! Я, горемычная, знала, что он кончит этим.

– Да, пришел ему конец, – пробормотал Кирьякос. Он не спеша опустился на стул и, распрямив спину, продолжал: – Ты помнишь, Тасия, я всегда говорил… Думай о чем хочешь, но сиди, братец, да помалкивай…