Забой номер семь

Неудержимый истерический смех напал на гостей, столпившихся вокруг старика. Раскрасневшись от алкоголя и возбуждения, они уже не знали удержу: хохотали, держась за животы, прыгали, кричали. Кто-то катался по ковру, задрав ноги.

Бледная Катерина, облокотись на рояль, наблюдала со стороны за этой сценой. Она не могла унять дрожь. Старик, все еще не поднявшись с пола, расширенными ох ужаса глазами смотрел на следы разрушения.

– Позор! – в разгаре общего веселья прозвучал голос рыжего студента.

В это время Никос, схватив обеими руками стул, бросил его с размаху в камин.

– Крушите всё! Слышите?

Схватив старого дядюшку за плечи, он волоком потащил его из гостиной.

Теперь творилось что-то неописуемое. Молодые люди, глядя на хозяина, осмелели и били вазы, безделушки, хрусталь. Их смех и крики звучали все громче и громче. Началась форменная оргия. Покончив со стеклом и сервизами, они стали опрокидывать стулья и швырять ими друг в пружку. В разгар этой войны вспомнили и о картинах: их срывали со стен и, продырявив, нацепляли: противникам на шеи, как воротники. Слышался треск раздираемых холстов. Сломанные рамы служили рапирами. Высокий худой юноша с густой шевелюрой, сын какого-то промышленника был ранен в щеку. Не прекращая борьбы, он слизал кровь языком и с воплем «ура!» устремился на своего противника.

Никос, как пантера, вспрыгнул на диван. Вооружившись перочинным ножом, он стал срезать обивку. Выскочили пружины, полетела хлопьями вата. Ему помогал толстяк с веснушками, недавно кончивший колледж.

– Это самый прекрасный вечер в моей жизни! – кричала, захлебываясь, какая-то девушка, силясь сорвать портьеру.

– Déluge![34] Вакханалия! – визжала сестра толстяка, длинными ногтями разрывая в клочья штору.

Упал карниз, на котором держались портьеры, и обе девушки завизжали, как сумасшедшие.

– La nouvelle mode,[35] – заметила третья.

Юноши подбирали с полу вату и гонялись за девушками, чтобы засунуть ее им за шиворот. Толстяк пытался повиснуть на люстре.

– Ура-а-а! – орал сын промышленника.

В течение многих лет домашний учитель обучал его музыке, но сейчас, подняв крышку рояля, он выдергивал струны. Толстяк повис наконец на люстре, раскачался, и люстра вместе с большим куском штукатурки рухнула на пол.

Госпожа Эмилия опять проснулась. В темноте прислушалась к шуму. «Ах, молодежь, молодежь!» – вздохнула она, массируя кончиками пальцев жирные от крема щеки. Надушенный платок стал сухим. Она нащупала на тумбочке флакон и смочила платок одеколоном. Понюхала и глубоко вздохнула… Затем повернулась на другой бок, чтобы скорей уснуть.

Шум в гостиных затих. Горела только маленькая на стольная лампа, уцелевшая после разгрома. В полутьме, тесно прижавшись, танцевали пары. Транзисторы издавали еле слышные звуки. Во время танца сын промышленника вытягивал длинную шею и целовал свою даму в губы. Несколько раз эта пара прошла перед Катериной.

Никос давно уже исчез куда-то из гостиной. Катерина стояла не шевелясь около опрокинутого кресла и наблюдала за танцующими. Рядом с ней, прислонившись к стене, застыл рыжий студент. В суматохе их оттеснили дверям столовой. Катерина заметила, что на его лице написано недоумение. Может быть, поэтому она старалась держаться поближе к нему, и был момент, когда она даже схватила его за руку. Потом он перешел в другую комнату, и она невольно последовала за ним.

Катерина приблизилась к студенту и почти коснулась его руки. Ей хотелось сказать ему: «Пожалуйста, уйдем отсюда». Но она не решилась. Снова устремила взгляд на дверь. Танцующие пары, тесно прижавшись, медленно кружились в полутьме.

Вдруг из подвала донесся пронзительный женский крик:

– Помогите! Помогите!

Студент первым ринулся к двери.

Бросив своих дам, за ним побежали несколько юношей. Они спустились по деревянной винтовой лестнице, пронеслись по коридору и, миновав котельную, остановились возле комнаты прислуги. Тетушка Пагона в ночной рубашке с распущенными волосами, закрывавшими ее спину и толстый зад, стояла перед открытой дверью чулана. Она то рвала на себе волосы, то истово крестилась. Рядом с ней закрыв лицо руками, застыла Кула, крепкая деревенская девушка. При приближении молодых людей она подняла голову и молча посмотрела на них.

Они оттолкнули кухарку и вошли в чулан. Но тут им открылась такая страшная картина, что они, словно громом пораженные, замерли на пороге.

На веревке, прикрепленной к трубе отопления, под потолком, висел Никос Фармакис.

Когда Катерина, протолкавшись вперед, из-за спины тетушки Пагоды увидела самоубийцу, у нее подкосились доги. Его глаза, вылезшие из орбит, казалось, впились в нее страшным, как у всех мертвецов, взглядом. Если бы кухарка не подхватила ее, она упала бы без чувств. Катерина вцепилась в ее ночную рубашку и спрятала лицо на ее широкой груди. Запах горячего тела привел девушку в себя.

– Он этого хотел, – сказала Катерина. – Впервые в жизни видела я человека, который хотел умереть.

– Не будите, пожалуйста, госпожу. Ах, бедняжка! Каково ей будет услышать об этом! – воскликнула тетушка Пагона.