Заборы и окна

Идея превратить Лондон на Первое мая в гигантскую доску для игры в «Монополию» звучала великолепно.

При всех привычных камешках, которые швыряют в огород современных протестующих, – что у них отсутствует фокус и ясная цель типа «Спасти деревья» или «Простить долги», – нынешняя волна антикорпоративного активизма являет собой реакцию на собственную монотонность. Наскучившись выявлением симптомов неолиберальной экономической модели – недофинансирование больниц, бездомность, растущее неравенство, бум тюрем, изменения климата, – участники кампаний теперь совершают очевидную попытку «устранить» стоящую за симптомами систему. Но как протестовать против абстрактных экономических идей и при этом не выглядеть пустозвонами или верхоглядами?

А что если использовать настольную игру, которая уже поколениями учит ребятишек искусству владеть землей? Организаторы вчерашней первомайской акции «монопольного» протеста выпустили аннотированные карты Лондона с выделением таких общеизвестных мест, как Регент-Стрит, Пэл-Мэл и Трафальгарская площадь, призывая участников располагать свои первомайские акции на доске «Монополии». Хотите протестовать против приватизации? Ступайте на вокзал. Индустриализация сельского хозяйства? К «Макдональдсу» на Кинге-Кроссе. Ископаемое топливо? К электрической компании. И всегда носите с собой игровую карточку «Освободиться из тюрьмы».

Беда в том, что к полудню вчерашнего дня Лондон не выглядел как благонравная смесь народного просвещения с уличным театром. А выглядел он так, как выглядит в наши дни место любого другого массового протеста: блокированные силами порядка демонстранты, разбитые окна, заколоченные щитами витрины, отступательные бои с полицией. И в предпротестных войнах в прессе – тоже дежавю. Планируют ли демонстранты беспорядки? Не спровоцирует ли беспорядки само присутствие шести тысяч полицейских? Почему не все протестующие осуждают насилие? Почему все всегда говорят о насилии и беспорядках?

Так, похоже, выглядят сегодняшние акции протеста. Хочется назвать это «Мак-Протестом», потому что всегда одно и то же. И я, конечно, обо всем этом уже писала. Собственно, почти все, что я писала в последнее время, было о свободе собраний, об охранных '[заграждениях, слезоточивом газе и наглых арестах. Ну или о попытках намеренно ложного толкования протестов – что они, например «против торговли» или тоскуют о доземледельческой утопии.

В большинстве активистских кругов признано – как символ веры, – что массовые демонстрации всегда положительны: они создают боевой дух, демонстрируют силу, привлекают внимание прессы. Но вот что упускают из виду – что сами демонстрации не есть движение. Они лишь мгновенные вспышки, проявления повседневных движений, которые коренятся в школе, на работе, в квартале. По крайней мере должны корениться.

Я все думаю об историческом дне 11 марта нынешнего года, когда в Мехико вошли запатистские командиры – армия, которая привела к успешному восстанию против государства, а при этом жители Мехико не задрожали от страха – 200 000 из них вышли встречать запатистов. Движение на улицах было перекрыто, но никто не волновался об удобстве едущих на работу. И магазины не заколачивали витрин щитами: они устраивали «революционные» распродажи на тротуарах.

Что же – запатисты менее опасны, чем несколько городских анархистов в белых комбинезонах? Вряд ли. Просто марш на Мехико готовился семь лет (кто-то скажет, пятьсот лет, но это другая история). Это были годы выстраивания коалиций с местными организациями, с рабочими на фабриках maquiladora, со студентами, с интеллигенцией, с журналистами; годы массовых консультаций, открытых encuentros (митингов) по шесть тысяч участников. Случившееся в Мехико не было движением, это было лишь очень публичной демонстрацией всей этой невидимой повседневной работы.

Самые мощные движения сопротивления всегда укоренены на местах и подотчетны местным сообществам. Но один из вызовов, бросаемых нам жизнью в высоко потребительской культуре, против которой и протестовали вчера в Лондоне, – это отсутствие корней. Мало кто из нас знает своих соседей, разговаривает о большем, чем о тряпках, уделяет время общественным делам. Как может движение быть подотчетным, если истончаются местные сообщества?

В контексте городской неукорененности моменты для демонстраций, конечно, существуют, но, может быть, важнее моменты для выстраивания связей, которые делали бы демонстрации чем-то большим, чем театр. Бывают времена, когда радикализм – это встать против полиции, но гораздо чаще, когда радикализм – это поговорить с соседом.

Вопросы, стоящие за вчерашними первомайскими демонстрациями, уже не маргинальны. Продовольственные тревоги, генная инженерия, изменения климата, неравенство доходов, провалившиеся схемы приватизации – это все материал первых полос газет. И, однако же, что-то серьезно не так, когда акции протеста выглядят оторванными от корней, отрезанными от повседневных забот. Это значит, что показушная сторона движения принимается за менее захватывающее дело его выстраивания.