Заботы пятьдесят третьего года

В кинотеатре "Новости дня", на непрерывке, целыми днями хоронили Иосифа Виссарионовича. Человек десять-пятнадцать из зала наблюдали, как это делали миллионы.

Ларионов сел с краешка второго ряда и стал смотреть на с трудом сдерживающего слезы, слегка заикающегося Вячеслава Михайловича Молотова, произносившего речь.

Клок явился, когда Сталина хоронили в третий раз. Он комфортно уселся в первом ряду, посмотрел-посмотрел кино и вышел боковым выходом. Вышел и Ларионов.

Походили переулочками, выбирая место. Клок впереди, Ларионов сзади. Не доходя Патриарших, Клок нашел подходящий дворик.

Серело - начинался вечер. В оконцах загорались электрические лампочки. Уселись на низенькой старушечьей скамеечке, запахнули пальтуганы, подняли воротники - сыро, знобко. Не здравствуй, не прощай, словно в продолжение долгого разговора, Клок начал:

- Когда его хоронили, я с Гришкой Копеечником в "Советский" заскочил погреться. Вошли в зал - аж страшно стало, мы - единственные. У стен, как вороны, официанты неподвижные, у эстрады - лабухи кружком. И все молчат.

Заказали мы парочку "Двина", икры, стерлядки заливной - будто в пост. Понтель нас быстренько обслужил - и опять к стенке, горевать. Выпили по первой, по второй, побеседовать захотелось. Позвали ударника из оркестра, поднесли. Выпил он, закусывать не стал. И к своим удалился, для дальнейших переживаний.

- К чему это ты мне, Вадик, рассказываешь? - поинтересовался Ларионов.

- Сажать теперь будут по-старому или по-новому?

- По УПК, Вадик, опять же по УПК.

- По-старому, значит. - И без перехода. - Зачем понадобился?

- О правиле в последнее время не слыхал? - очень просто спросил Ларионов.

- Ну Алексеевич, ты даешь! - восхитился Вадик.

- Я не даю, я спрашиваю.

- А я не отвечаю.

- Зря.

- Алексеевич, не дави, - попросил Вадик.

- Выхода нет.

Помолчали. Вадик рассматривал свои восхитительные башмаки. Наконец оторвал взор от ярко-красного чуда.

- Я тебе, Алексеевич, не помогаю, скажи?! Все, что тебе надо, в ключе несу. А сегодня - один сказ. Я хевру сдавать не буду.

- Ты ее уже сдал, Вадик.

- Вам виднее, - перешел на официальное "вы" Вадик.

- Хевра-то, по меховому делу?

- По меховому или еще по какому, мне что за дело. Знаю, собиралось правило, и все.

- Правило это убийство определило, Вадик.

- Поэтому я и кончик тебе дал.

- Кончик ты мне дал не потому, - грубо возразил Ларионов. - Кончик ты мне дал, потому что ты у меня на крючке. И не забывай об этом.

- У тебя забудешь! - в злобном восхищении отметил Вадик.

А Смирнов решил навестить Костю Крюкова, благо жили в одном доме. Прямо с работы, не заходя к себе, Александр ткнулся в шестую дверь налево.

Константин был занят серьезным делом: из рук кормил огромного голубя-почтаря. Почтарь клевал из Костиной ладони с необыкновенной быстротой и жадностью.

- Ты что птицу портишь? - от порога удивился Смирнов.

- Да он уже порченый, - с досадой пояснил Константин. - Я его в Серпухове в воскресенье кинул, а он на Масловке сел. Посадил его Данилыч, деляга старый. Почтарь называется! Правда, вчера он сам от Данилыча ушел, но какой он теперь почтарь - с посадкой!

- За это ты его теперь из рук кормишь?

- Умные люди посоветовали напоить его, заразу, вусмерть, чтобы память отшибло, чтобы забыл, как садился. Зерно на водке настоял и кормлю. Ну, алкаш! Ну, пропойца! Видишь, как засаживает? А мы людей корим за то, что выпивают.

Почтарь гулял вовсю. Кидал в себя зерно за зерном, рюмку, так сказать, за рюмкой. Пропойца-одиночка.

- Пожалуй, хватит ему, Костя. Видишь, он уже и глаз закатил.

- Пусть нажрется как следует.

Когда почтарь нажрался как следует, они отправились в голубятню. Стоявшая в углу двора голубятня была гордостью Малокоптевского. Обитая оцинкованным железом, весело раскрашенная двухэтажная башня с затянутым сеткой верхом - голубиным солярием - была вторым домом Константина. Константин зажег свет (и электричество сюда было проведено), поднялся по лесенке наверх и осторожно поместил почтаря к сородичам. Сонные сородичи лениво и сердито заворковали. Почтарь малость постоял на ногах и рухнул набок.

- Все, отрубился, - сообщил Константин и спустился вниз, к Александру.

Они уселись за маленький столик и посмотрели друг другу в глаза.

- Нам бы с тобой, как почтарю, малость хватить, да старое время вспомнить, поговорить по душам, - вздохнул Константин.

- А что мешает? - поинтересовался Александр.

- Мешает то, что ты ко мне только с деловым разговором заходишь.

- Это ничему не мешает, Костя.

- Мешает, мешает. Когда ты вот так меня навещаешь, я сразу щипачом себя чувствую. И виноватым. И тюрьмы опасаюсь.

Высочайшей квалификации трамвайный щипач-писака, карманник-техник, Константин Крюков давно уже стал классным фрезеровщиком на авиационном заводе, а все помнил, все опасался и все не считал себя полноправным.

- Я к тебе с открытой душой, Костя. А ты во мне только мента и видишь.

- Но пришел-то из-за Леньки Жбана?

- Из-за него.

- Жалко мне его, Саня, коллеги, как говорится, были. И черт его дернул, в это меховое дело влезть!

- Считаешь, подельщики его порешили?