Заботы пятьдесят третьего года

- Отнюдь. Это единственная характеристика, которую мог дать Петр Федосеевич.

- Два конца, два кольца, а посередке - гвоздик. Сережа, как ты считаешь? - спросил Смирнов.

- Похоже, Саня, - ответил ему Ларионов.

- Может, объясните, о чем вы? - обиделся за свое неведение Казарян.

- Сережа вышел на деятеля промысловой кооперации Леонида Михайловича Берникова, у которого в последнее время прорезался интерес к заезжим домушникам. А при Берникове вьется некто, характеристика которого и с Сережиной стороны ограничивается одним-единственным словом - "человечек".

- Горячо! Ой, как горячо!!! - заорал Казарян.

- Пока что лишь тепло, Рома, - осадил его Смирнов. - Ну да, у нас есть серьезнейшие основания подозревать гражданина Берникова Леонида Михайловича в желании вложить свой капитал, тайный капитал, не совсем законным образом в ценности на все времена. А дальше что? Дальше ничего. Пока коллекция не будет обнаружена, и так, чтобы мы могли доказать, что она - в берниковском владении, он чист перед законом.

- Да понимаю я все это, Саня! - Казарян уже не сидел барином, а бегал по кабинету. - Главное - лошадь - в наличии, а телегу мы ей быстренько приделаем!

- Начинается черная маета, ребята, - сказал Смирнов. - Давайте прикинем, что и как. Первое: обнаружение и опознание человечка. Кто берет?

- Я, - вызвался Ларионов.

- Второе, - Берников. Его контакты, его времяпровождение, его интересы, и, главное, его берлоги, как официальные, так и тайные.

- Я, - решил Казарян и тут же стал ставить условия: - Но только предупреждаю, Саня, все эти дела - и мои, и Сережины, требуют серьезного подкрепления. Нам необходимы каждому по два оперативника в помощь, это по самому минимуму. Иди к начальству, размахивай письмом Комитета по делам искусств, ручайся, но людей обязательно выбей.

- Людей я постараюсь выбить.

- Не постарайся, а выбей! - поддержал Казаряна Ларионов. - Хватит на амнистийные трудности ссылаться, кончилось уже все, выбей, и никаких разговоров.

- Разговоры будут, - вздохнул Смирнов. - Но выбью.

Людей - молоденьких, только что принятых в МУР пареньков, - дали.

Человечка Ларионов определил на раз, два, три. Вернее, сложил из двух человечков одного. По фотографии Вадик определил своего человечка, а Петр Федосеевич - своего. А на фотографиях фигурировал один и тот же человек: Дмитрий Спиридонович Дудаков, завскладом артели "Знамя революции", где начальствовал производством Леонид Михайлович Берников.

Ларионов приставил к Дудакову двух горячих пареньков из пополнения, а сам ринулся на подмогу Казаряну.

Леонид Михайлович Берников, наделенный ярко выраженным холерическим темпераментом, незаурядной энергией, требовал к себе внимания пристального и непрерывного: Казарян, наблюдая вместе с Ларионовым за тем, как грузит в полуторку узлы и этажерки Леонид Михайлович Берников, продекламировал из Фета:

Как первый луч весенний ярок!

Какие в нем нисходят сны!

Как ты пленителен, подарок

Воспламеняющей весны!

- разумея под подарком нынешней воспламеняющей весны Леонида Берникова.

Начальник производства артели "Знамя революции" усадил в кабину жену Зою, а сам вместе с дочкой забрался в кузов. Полуторка тронулась.

На дачу, на дачу! Катили по Ярославскому, Дмитровскому, Ленинградскому, Можайскому, Калужскому, Рязанскому шоссе полуторки и трехтонки, набитые нарочито небогатым дачным скарбом. Матрасы и одеяла, корыта и умывальники, табуретки и столы, керогазы и примусы, ночные горшки и зеркала. Прочь от надоевшего за зиму города, прочь от коммунального многолюдства, прочь от знакомых лиц, избитых каждодневных единообразных перемещений, прочь от столичной неволи. К улочкам, заросшим желтыми одуванчиками, к вечерней - с туманом - прохладе, к извивающейся речушке, к волейбольным площадкам меж сосен, к выдуманной дачной свободе.

Роскошествовали в собственных, ютились у знакомых, снимали у круглогодичных. Ввергали семейный бюджет в кризисное состояние, залезали в долги, отказывали себе в самом необходимом... Но - на дачу, на дачу!

Для того чтобы ни свет ни заря мчаться под нежарким солнцем раннего утра к электричке, для того чтобы поздним вечером, изнемогая под непосильной тяжестью авосек и рюкзаков, возвращаться к временному своему очагу и тут же засыпать от усталости на неудобной раскладушке.

Но не таков был Леонид Михайлович. Поселив семейство в Кратове, то ли у дальних родственников, то ли у ближайших друзей, он посещал милый теремок на берегу пруда лишь в выходные дни, отдавая будни трудам и заботам в Москве.

Ужасно деловой, он в синем сатиновом халате метался, руководяще размахивая руками, по производственным помещениям и территории артели, в солидном костюме из чисто шерстяной ткани "Метро" навещал свое кооперативное начальство, в бобочке из крученого шелка требовательно появлялся у смущенных смежников. Работа.

Вечерами - заботы. Заботился он о тридцатилетней искусственно платиновой блондинке Зиночке Некляевой, чей бревенчатый обихоженный домик в селе Хорошеве, охраняя покой владелицы, он навещал ежевечерне и, как водится, охранял его еженощно.