Забрать любовь

Они ушли, не дожидаясь окончания матча. В трамвае Николас сел позади отца. Когда они подъехали к большому кирпичному дому, Николас выскочил из машины, бросился в лес, начинавшийся сразу за их садом, и с небывалой скоростью вскарабкался на первый же дуб. Ветер отчетливо донес до него голос мамы: «Где Николас?» А затем: «Какой же ты подонок!»

В этот день отец с ними не ужинал, и, несмотря на теплые руки и веселые фарфоровые мамины улыбки, Николасу есть не хотелось.

— Николас, — спросила мама, — ты ведь не хочешь отсюда уезжать? Ты ведь останешься со мной.

Это прозвучало как утверждение, а не как вопрос, и это ужасно разозлило Николаса. Но потом он поднял голову и увидел ее лицо. Мама, которая всегда внушала ему, что Прескотты не плачут, очень высоко вздернула подбородок и отчаянно боролась со слезами, застилавшими ее глаза и делавшими их похожими на глаза фарфоровой куклы.

— Я не знаю, — ответил Николас и лег спать голодным.

Он съежился под холодными простынями. Много позже издалека донеслись приглушенные звуки, означающие приближение скандала. На этот раз причиной был он сам. Он отчетливо понимал, что уже не хочет стать таким, как отец, но все равно боялся остаться без него. Ему казалось, что его заставляют сделать совершенно невозможный выбор, что его сердце разрывается на две части, и поклялся, что больше никогда и никому не позволит так с собой поступить. В окно светила луна, и ее белый диск напоминал ему лицо женщины с бейсбольного матча: гладкие бледные щеки, след губ его собственного отца на мочке ее уха.

***

— Проснитесь, Спящая красавица, — прошептал в ухо Николаса один из резидентов. — Вас и ваше сердце уже заждались.

Николас подпрыгнул, ударившись головой о низкую крышу вертолета, и потянулся к кулеру. Он тряхнул головой, прогоняя облик отца и ожидая, что его руки и ноги наполнит энергия, в нужный момент извлекаемая хирургами из глубоких запасников тела.

Фогерти уже ожидал в операционной и, едва завидев Николаса, начал вскрывать грудную клетку Аламонто. Николас слушал визг пилы, сражающейся с грудиной, и готовил сердце для его нового хозяина. Он обернулся к пациенту и замер.

За семь лет в качестве резидента Николас сделал множество операций и назубок знал весь процесс. Разрез, вскрытие грудной клетки, иссекание и зашивание артерий — все это стало его второй натурой. Но Николас привык к тому, что кожа его пациентов испещрена морщинами и отмечена старческими пятнами. Покрытая оранжевым антисептиком грудь Пола Аламонто была гладкой, твердой и упругой.

— Это противоестественно, — прошептал Николас.

Глаза Фогерти над голубой маской обратились в его сторону.

— Вы что-то сказали, доктор Прескотт?

Николас сглотнул и покачал головой.

— Нет, ничего, — ответил он.

Он наложил зажим на артерию и продолжил исполнять указания Фогерти.

Когда сердце Пола было иссечено, Фогерти вынул его из грудной клетки и кивнул Николасу, который заменил сердце юноши сердцем тридцатидвухлетней женщины. Согласно анализам ткани и компьютерному анализу, оно подходило ему почти идеально. Оставалось надеяться на то, что тело Пола Аламонто положительно воспримет этот новый орган. Николас почувствовал, как все еще холодная мышца выскользнула из его пальцев. Фогерти начал вшивать новое сердце на место прежнего.

Когда Фогерти закончил, он обхватил сердце пальцами и начал массировать, разогревая его и пытаясь вдохнуть в него жизнь. Николас затаил дыхание, а когда сердце забилось, ровно и уверенно, поймал себя на том, что моргает в такт его сокращениям. Он поднял глаза на Фогерти и увидел, что тот улыбается, хотя его улыбку скрывала голубая хирургическая маска.

— Прошу вас, доктор, заканчивайте, — сказал Фогерти и вышел из операционной.

Николас соединил проволокой ребра и аккуратными стежками зашил кожу на груди юноши. Промелькнула мысль о Пейдж, которая заставляла его самостоятельно пришивать пуговицы к рубашкам, ссылаясь на то, что он в этом настоящий профессионал. Он медленно выдохнул и поблагодарил всех участвовавших в операции резидентов и операционных сестер.

Когда он, снимая перчатки, вошел в предоперационную, Фогерти стоял к нему спиной в самом дальнем ее конце. Он не обернулся и тогда, когда Николас сдернул с головы шапочку и открыл кран.

— А ведь вы правы, Николас, — вдруг тихо сказал Фогерти. — Когда мы делаем такие операции, мы действительно берем на себя роль Бога. — По-прежнему не глядя на Николаса, он бросил бумажное полотенце в корзину. — Во всяком случае, мы пытаемся исправить его ошибки.

Николасу хотелось о многом спросить Алистера Фогерти. Откуда шеф знает, о чем он думает? Зачем он зашил одну из артерий, ведь намного проще было бы ее прижечь? Почему он до сих пор верит в Бога? Но в это мгновение Фогерти обернулся и пронзил его колючим взглядом синих глаз.

— В семь часов я буду у вас.

На мгновение Николас онемел от удивления, а потом вспомнил, что сегодня дает первый званый обед для своих коллег — Алистера Фогерти, а также заведующих отделениями педиатрии, кардиологии и урологии.