Заброшенный полигон

Раньше, помнится, сорок восемь фамилий было на памятнике, теперь Николай насчитал пятьдесят одну, значит, местные следопыты отыскали еще трех погибших односельчан. Первый ряд открывала его родня: Александров Емельян Егорович — отец отца, его дед, павший в сорок втором под Ленинградом, и Александров Федор Емельянович — старший брат отца, его дядя, призванный в начале сорок четвертого и погибший в возрасте восемнадцати лет в Венгрии, в боях за город Секешфехервар. Еще один брат отца, Александров Виктор Емельянович, пропал без вести, до сих пор ничего неизвестно, поэтому на памятник его имя не занесли…

На центральной площади, напротив старого приземистого, как сарай, правления колхоза стоял дразнящий своей задиристо-модерновой формой двухэтажный клуб, сложенный из кремового силикатного кирпича, добытого у богатого соседа за помощь людьми, рабочей силой. Перед клубом рядком расположились на асфальтированной площадке с десяток машин — «Москвичи», два больших автобуса, «уазики»; зеленый «газик» — служебная машина отца — стоял тут же. Шоферы сидели на ступеньках клуба, курили и чесали языки. В зале сквозь распахнутые окна видны были люди, доносился гомон голосов — собрание! Поэтому-то и колокольчик отключен, и на улицах пусто. Что же это они, с самого утра митингуют? Странно, время-то горячее…

Николай поздоровался с шоферами, поднялся по ступенькам из серых известняковых плит. Помнится, отец раздобыл их на камнеобделочной фабрике, выменяв на комплект резины к трактору «Кировец».

В зал было не пройти, люди толпились у самых дверей, дальше видны были спины и головы. И все же Николай кое-как протолкнулся, не обращая внимания на шиканье и недовольные взгляды. Многие были знакомы, знали еще мальчишкой — жали руку, хлопали по плечу, почтительно сторонились: как же, сын председателя!

Когда-то в этом зале бывал Николай чуть ли не каждый вечер — то кино, то танцульки, то концерты залетных халтурщиков. Приличного артиста сюда на аркане не затянешь, гастролировал в основном легкий жанр — эстрадники, куплетисты, фокусники-иллюзионисты, гимнасты-акробаты. Отец и этому был рад, не пропускал ни одного концерта, сидел в первом ряду, разодетый, как на свадьбу, хлопал и смеялся громче всех. Искусство это, хотя и невысокого класса, было живое, не то что в телевизоре, и деревенские ходили на концерты с удовольствием. Отцу же фокусы и клоунада нравились куда больше некоторых современных кинофильмов, в которых вроде бы про жизнь, а жизни-то и нет, одна видимость. Вообще за свою жизнь отец прочитал от силы две книги, и то, как он выражался, «про сельское хозяйство», — «Тихий Дон» и «Поднятую целину». Не до книжек было ему в военные и послевоенные годы, работал от восхода до заката, мечтал лишь о том, как бы поесть да выспаться. Позднее, когда учился на районных курсах механизаторов, тоже было не до беллетристики — учебники да инструкции кое-как бы осилить…

Над сценой, чуть провиснув, тянулось полотнище — «Выполним Продовольственную программу!». На трибуне сутулился оратор, читал по бумажке. Люди слушали с каким-то болезненным напряжением, пытаясь вникнуть в смысл того, о чем он витиевато говорил.

За столом президиума сидели четверо. Слева, у трибуны, — моложавая брюнетка с надменным красивым лицом, заведующая сельхозотделом обкома Колтышева. Рядом с ней — невозмутимый, сияющий лысиной Митрофан Христианович Палькин, многие годы работавший сварщиком, а ныне — секретарь парткома колхоза. В центре — отец, и справа — рыжий, кряжистый, с бычьим взглядом Антон Степанович Ташкин, секретарь райкома.

Отец сидел перед микрофоном, подавшись вперед и положив на стол тяжелые кулаки. Тощее лицо его казалось издали испитым, черным. Сощуренные глаза остро поблескивали, когда он поворачивался к докладчику, и снова прятались в тени. Прежде густые, стоявшие волной волосы превратились за последний год в жиденькую копёнку со светлой проплешиной посередине. Да, сильно изменился за этот год отец, очень сильно! Постарел, осунулся, скукожился. И сидит как-то сутуло, вжав голову в плечи, понуро. И новый костюм — двубортный темный пиджак, белая рубашка, галстук в полосочку — не выручает. Но вот отец сел прямо, расправил плечи, приосанился — слева на груди заблестел орден Трудового Красного Знамени, которым наградили его прошлой осенью.