Заброшенный полигон

Он с грустью думал по дороге, что за последние полгода Таня уже третий раз оказывается в больнице. Сначала думали, что-то с рукой — ныла лопатка, вся левая половина, не могла поднять руку. Обратилась к хирургу, но тот направил к терапевту. Зачем-то сделали кардиограмму и тут же положили в больницу. Целый месяц промаялась в палате — делали уколы, давали какие-то пилюльки, держали на диете. Месяц после этого чувствовала себя хорошо, снова заговорила о прежней своей работе — плановиком в контору. Но Иван Емельянович был категорически против: тогда пришлось бы ликвидировать корову, поросенка и кур, а личное хозяйство, как он считал, должны иметь все колхозники, и если председатель делает для себя поблажку, то какой же он к черту председатель?! Взгляд, возможно, устаревший, но тут Иван Емельянович был несгибаем: женщина должна заниматься семьей, хозяйством и домом. И как только был выбран председателем, настоял, чтобы Таня ушла из конторы. Конечно, понимал при этом, что отстранить женщин от работ в колхозе невозможно, да и глупо, однако был убежден, что председатель должен показывать пример — для других семей, для других мужиков. Пусть-ка поменьше заглядывают в рюмку да бегают на отхожие промыслы, а то завели моду: так и норовят кто за шишкой, кто за облепихой, кто выдру разводить, кроликов, кто травы собирать, кто ложки резать — тоже художники! — двадцать ложек, считай, двадцать рублей в карман. Приспособить бы эти таланты на общественную пользу! Но пока у колхоза не было силенок все это взять в свои руки, не было финансовых возможностей, только- только рассчитались с долгами…

Любовь Ивановна, лечащая врачиха, сказала, что инфаркта нет, но приступ тяжелый, надо поберечься.

Поберечься! Легко сказать, а когда муж — председатель, два сына, старая свекруха с причудами и целая деревня жалобщиков, советчиков, завистников, недоброжелателей и просто беспомощных, ждущих хоть какой-то поддержки. И если председатель, по армейским понятиям, командир, то жена его — замполит, а попросту говоря — главный судья и заступница. И действительно, надо иметь железное сердце, чтобы пропускать сквозь него беды и горести сотен людей, откликаться, сопереживать, вступаться за слабых и обиженных, воевать с наглецами и паразитами, — далеко не у всякого хватит на это нервов и здоровья…

Нынче хотелось ему повидать жену еще и потому, что занозой сидело в душе сомнение, разрешить которое без мудрого и меткого совета жены он не решался. Дело было щекотливое, касалось опять же птичника — брать или не брать у Ташкина справку о сдаче яиц, переоформлять или нет эти проклятущие яйца, как советовал Мурашов…

Татьяна Сидоровна так искренне обрадовалась его внезапному приезду, так цепко ухватилась за руку и так мягко, по-родному заглядывала в глаза, что стало ему до щемоты тепло — казалось, в самые лучшие годы их любви не было у них такого сердечного, душевного понимания. Тепло стало и горько от осознания того, сколь мелки были его придирки, сколь нелепы вспышки гнева и как часто заставлял страдать только потому, что был не в духе или не на ком было сорвать злость.

Три другие женщины гуляли во дворе, в палате было пусто, и они могли, никого не стесняясь, поговорить обо всех делах.

— Ну как вы там? Опять забросила вас. Не одичали еще? — спросила Татьяна Сидоровна. — Как мама? Получше? Олег вчера говорил, вроде получше…

— Вы как на качелях, одна ложится, другая встает. Вчера бабка усигала в лес, к Николаю на болото. Ей, вишь ли, Олег рассказал про опыты, какие там проводят. Ну, помнишь, рассказывал — лягушек, гадюку, мелочь разную усыпляли. Вот бабка и всполошилась. Взяла икону, подговорила старух и — пёхом! Не знаю, как их там Колька встретил, еще не разговаривали, но обратно бабки прибежали чуть живые. И икону где-то потеряли. Дьявол, говорят, на болоте объявился, требуют попа с какой-то самой сильной иконой, говорят, надо плугом нечистое место обороздить, чтоб, значит, в село не пробрался. Ну посмеялись с Олегом, а бабка не унимается, хочет в Горячино ехать, к батюшке. Куда ты, говорю, дай, Таня вернется, дома-то кто будет? Нет. Настырная ужас какая! На завтра пообещал ей автобус. Бог с ней, пусть.

— Да пусть, Ваня, вреда не будет.

— Вреда-то не будет, но опять пойдут разговоры. Александровы ездят туда- сюда, на болоте старом и то засели Александровы.

— Смех!

— Смех, конечно, но вот мне передали. Старики недовольны, что Колька на болоте балует. Говорят, видели столб до неба, сполохи. А тут на днях под вечер, они как раз гоняли «самовар», так многие видели, как с неба сыпались мураши, кузнечики, жучки-паучки. Вот старухи и всполошились.

— Ну а ты сам-то видел?

— Нет, люди видели.

— Ну это еще не закон. Скажи, Ваня, а ты был у Коли на этом самом полигоне? Видал «самовар»? Что это? Как выглядит?

— Бывал. Разок заскочил. Как раз Колька с Катей были и «самовар» включали.

— Ну, ну, как это? На что похоже?