Забвение

Вы перед сном решили пройтись и на одной из вечерних улиц знакомитесь с молодой туземкой. Даже намеком я не хочу бросить хоть тень на ее репутацию. Она бескорыстна, как вы и я. Но сколько можно ее заставлять показывать их достопримечательности? Надо куда-то ее пригласить. Куда же? В заплеванную киношку на бодрый фильм «Горячий цех»? Надо хотя бы ее накормить — она утомилась, проголодалась. Но где? В столовке с бессменной скатертью? Нет, все же в приюте цивилизации, где чище и играет оркестр. Мелодия, конечно, бесхитростная, но вместе с тем навевает потребность в земном, хотя и возвышенном чувстве. Не поскупитесь — и все это будет.

Теперь представьте себе, что девушка вас покорила и вы хотите быть рядом не час или два, а месяц. Но в этом городе все ей знакомы. Можете наткнуться на мужа, на кандидата в мужья, на друга, на молодого сослуживца. Конспирация, если она чрезмерна, утрачивает свою романтику. Нужно куда-то ее увезти.

Но не в Ухту же и не в Инту — туда отбывают по приговору. В Прибалтику, например, или в Крым, простите за такую банальность. Все снова — билеты, отель, ресторация. И плата в утроенном размере. На каждом шагу и за каждый шаг.

И так везде, дорогой заступник. Везде. Решительно в каждом фрагменте нашего здешнего бытия. Что делать советскому человеку? Платить, платить, Алексей Алексеевич. За то, чтоб служить. За то, чтоб обслуживаться. За то, чтоб болеть. За то, чтобы жить. А также — за то, чтобы помереть. Платите и никогда не скупитесь. Надо быть щедрым. Не то — хана.

Все феофиловские откровения строились по этой же схеме. Всегда подчеркнуто заземленные, всегда по виду непритязательные уроки практической философии. Но я их выслушивал с интересом. Как я уже сказал, привлекала их доверительная интонация, надо признать, счастливо найденная. Перед тобою вдруг возникал загнанный маленький человек, вынужденный обороняться от перемалывающей машины. Она не дает ему шелохнуться, а он извивается и барахтается, чтобы урвать свою порцию радости. После того как мы расставались, я снова — в который раз — задумывался о странной системе отношений, когда энергию, предприимчивость и редкий талант жизнеспособности усаживают на скамью подсудимых. Там ты обычно с ними и сталкиваешься.

Я это дело провел недурно. Ему грозил неподъемный срок, а я добился умеренной кары. Он выразил мне свою благодарность, но вскорости мне привелось убедиться, что он рассчитывал не на меня. Приблизительно полгода спустя я по делам оказался в Питере и встретил его на Невском проспекте. Он был по-прежнему энергичен, одет со вкусом, в отличной форме. Как видно, не изменил своим правилам — платил, не скупясь, обильно и щедро.

Я, разумеется, думать не мог, что Феофилов когда-нибудь станет моим литературным героем. Так же, как прочие персонажи моих поединков с прокурорами.

Кого я только не защищал! Иной раз казалось, что я нахожусь в безумном чреве кинематографа — в руках моих режиссерский жезл, в ушах зарождается непонятная, странная плясовая мелодия, слышная лишь мне одному. Мгновенье — и хоровод оживет. Какая пестрая галерея! Бухгалтеры, директора артелей, производители работ. Лекторы, врачи, антиквары. Путейцы, музейщики, фармацевты. Певец, любимый аудиторией. Микробиолог. Гипнотизер. И капитан дальнего плаванья, из ревности стрелявший в жену.

И все же, когда б не затея с книгой, не это мальчишески самолюбивое желание себя испытать в новой, совсем незнакомой сфере, вряд ли бы я стал ворошить полузабытые сюжеты. С грустью я понял: то, что ушло, кажется мне почти сочиненным. Не греет, не веселит, не печалит. Не знаю, какие детали задели неведомую мне рецензентку, но я бы сказал ей, что дело не в частностях — я мог вообще не писать этой книги. Кому нужна эта вереница злосчастных нарушителей права, которого не было в нашей местности, что бы мне ни внушал Бесфамильный?

Обида, ужалившая меня в сердечную мышцу, длилась недолго и унялась на другой же день. Смешная, постыдная реакция — особенно в моем положении. Когда я писал, я о нем не догадывался. Теперь-то я знаю, что надо радоваться тому, что умеешь забывать, не воскрешать страстей и событий, не мастурбировать своей памяти. Может быть, я ухитрюсь не заметить, как зарастет она окончательно.

В перечне всех моих процессов и профессиональных побед заслуживало упоминания, по сути, только «книжное дело». Не оттого, что на свой манер я послужил родной гражданственности. Суметь доказать, что ею не пахнет, — это и было моей задачей, это и стало моей удачей. Но именно этому — главному делу, может быть, даже «делу жизни» — я уделил лишь несколько строк. А помнил я его и замалчивал совсем по другим — особым — причинам.

6

Большую часть своей длинной жизни я был убежден, что мужчина родится, чтобы лежать в объятиях женщины, все же иные толкования его появления — словеса.

Думаю, и у наших подруг, сколько б они ни щебетали о якобы свойственной им фригидности, все обстоит примерно так же. Может быть, даже еще отчетливей, ибо бойцовский их век короче.