Забыть адмирала!

В час дня, когда был отдан приказ поднять якорь, я заметил адмиралу свою надежду в том, что мне сегодня будет нечего делать. Он ответил: "Не думаю, мистер Хьюм", и затем быстро добавил: "Не только воздать благодарение после победы". Я тогда пошел к себе в каюту, и уже заканчивал письмо к Вам, мысленно прощаясь в случае, если что-нибудь со мной случится, когда услышал, что меня громко зовут по имени; я выскочил узнать, что там случилось - сказали, чтобы я поторопился сразу на главную палубу, поскольку, кажется, адмирал застрелился и громко зовет меня.

Это оказалось более чем правдой. Несчастный человек, после того, как я оставил его, спустился в небольшую бортовую каюту, где были его пистолеты, и, приставив один из них к левой части груди, попытался прострелить себе сердце. Пуля, однако, отклонилась и вошла в легкое, причинив смертельное ранение, но не такое, чтобы смерть наступила мгновенно. Он был в совершенном сознании и выкрикнул, как только увидел меня: "О, мистер Хьюм, я совершил страшное преступление. Бог да простит ли меня?"

Я постарался направлять его мысли ко всемогущему Божьему милосердию, читал ему молитвы и молился с ним до самой его смерти, которая наступила в пять часов того же вечера. Я думаю, что он истинно раскаялся в великом преступлении, которое совершил; и полагаю, Бог простит его. Он искреннейшим образом повторял за мной каждую молитву, которую он знал, и в один момент, находясь уже в агонии, он выкрикнул: "О, Боже, убей меня сразу!" Я порицал его, говоря, что единственной просьбой, которая должна сойти с его губ, должно быть: "Боже, помилуй меня, грешного!", и что он должен сердечно благодарить Бога за столь долгое время, ниспосланное ему для раскаяния. Более он не произнес ни одного слова молитвы. Всякий раз, когда я на какое-то время прекращал читать или молиться, он, казалось, чувствовал очень сильную боль; но мой голос, читая слова утешения Бога, который примет смерть любого грешника, успокаивал его.

Он различал большинство офицеров, которые пришли увидеть его, и сказал, что причиной преступления была неспособность перенести мысль о том, что ему придется послать в бой столь многих достойных и добрых людей; людей, которых он так любил и кого любая его ошибка может привести к погибели. Вообще, это была самая жуткая сцена, которую я только мог себе вообразить. Я чувствовал, что Бог поддерживает меня; моих собственных сил почти не оставалось. Бедный старик всегда был очень слаб и нерешителен во всем, что делал, но ни у кого из нас и в мыслях не было, что он способен совершить такое. И нет никакого шанса сокрыть это неприятное дело от мира: прибыл французский адмирал, чтобы увидеть его - и также признал преступление.

Верю, Бог простит его. Мы часто беседовали на религиозные темы, и во вторник перед его смертью - в связи с падением сверху и гибелью одного из людей мы вместе читали панихиду в его каюте, много говорили о смерти и Страшном Суде. Я думаю, кое-что из того, что я сказал ему тогда, возвращалось в его разум на смертном одре и успокаивало его. Я все еще не могу отойти от этого неприятного дела. А что скажут дома об английском адмирале, оставившем свой пост в такой момент - подумать только!

Следующим днем, 1 сентября, мы доставили останки нашего покойного командующего на борт "Virago" и пошли через бухту с печальной похоронной миссией. Мы выбрали уютное место в Тарьинской бухте. День был великолепен, и пейзаж, богатство которого не поддается описанию, выглядел красиво. Великолепные горы Камчатки, покрытые снегом до самых подножий, окаймляли картину; все мы чувствовали, что это место достойно нашего адмирала. Но всего лишь несколько офицеров сопровождало погребение, и мы похоронили его безо всяких воинских почестей под маленькой березой, на которой вырезали его инициалы и дату смерти.

Во время первой высадки149:

Некоторое время я оставался на палубе. Одно ядро пролетело в нескольких футах от моей головы и надвое порвало грота-брас. Потом еще одно расщепило бизань-мачту. Я был послан вниз, где моей обязанностью было помогать доктору. Я и минуты там не пробыл, как в один из портов главной палубы влетело ядро, ранившее осколками человек пять. Один упал замертво, другие были ужасно искалечены. Наш артиллерийский лейтенант Морган был ранен, но не сильно. Едва мы расположили их насколько могли удобно, как услышали топот ног, и нам передали еще раненых (то ли пять, то ли шесть), двое с ногами, оторванными выше колена. Оба они были с "Pique" и работали с нашими пушками на верхней палубе. Они были прекрасными молодыми парнями, воистину, и я надеюсь, что мои слова и молитвы утешили их, подготовив ко встрече с Богом. Один из них умер тем же вечером, а другой на следующий день после ампутации. Бедняга Даунс! Я ушел на пароходе хоронить мертвых и не был с ним, когда он умер; а он несколько раз звал меня. Ужасная вещь - война. Господь да ниспошлет нам мир вскоре, и да сохранит нас.

Во время второго боя: