Забыть Палермо

Чем же объяснить, что снова возникли в памяти эти забытые старые фразы, которые, мучая Альфио, рвались к его губам? Ведь он себя уговаривал: «Ты уже не тот. К чему так унижаться? Поговори с ним в третьем лице». Но это не помогало, вдобавок им овладело трудно преодолимое стремление тут же схватить руку барона, поцеловать ее и прижать к сердцу. Он сумел на этот раз справиться с собой, но взамен принялся в поисках нужного тона твердить: «Ваше сиятельство… Ваше сиятельство», не зная, как обратиться к барону, и невероятно суетился вокруг барона, обегая его то с одной, то с другой стороны с целью освободить старика от его дорожной ноши и пропустить впереди себя. Помимо собственной воли Альфио продемонстрировал барону, что в нем еще живет старый крестьянин, бывший пастух, несмотря на элегантную внешность преуспевающего человека, начинающего полнеть после многих лет благополучия.

Уже миновали реку и торопящиеся в порт пароходы, проехали мост, дерзким прыжком шагнувший через нее, и много прямых, слишком прямых улиц с высокими, бегущими к небу зданиями. То тут, то там виднелись легкие изящные балдахины над тротуарами, чтоб можно было, выйдя из машины и не замочив ног, войти в шикарные подъезды особняков богатых кварталов; неожиданности одна за другой: гейзеры пара на мостовой, вихри пыли, которые несет морской ветер, — Нью-Йорк, оказывается, грязный город, как это ни странно, — светящиеся, никогда не потухающие вывески на фасадах, днем они неуместны. Многое казалось удивительным барону де Д. на пути от аэропорта Лa-Гардия до Нью-Йорка. Он ощущал себя то помолодевшим, то совершенно подавленным, интерес к новой жизни вдруг сменялся ощущением старческой немощи. Рядом с ним сидел Альфио, изменившийся Альфио, в расстегнутой рубашке с засученными рукавами, открывавшими крепкие бицепсы. Его бывший батрак сидел за рулем в сдвинутой на затылок шляпе и вел машину совсем по-американски, с хорошо натренированной небрежностью.

Вдруг барону де Д. показалось, что они уже за пределами Нью-Йорка, он был в этом почти убежден. Все разом изменилось. Полная метаморфоза. Барон смотрел на уменьшающиеся дома, теряющие сразу, как по волшебству, по двадцать, а то и по тридцать этажей. Фасады меняли формы, окраску. Там они выглядели холодней, строже, чище, сами дома казались необитаемыми. Здесь стены были яркие, розовые, желтые, повсюду висело на веревках белье, колыхавшееся на ветру. Казалось странным, что прямые улицы сразу исчезли и вместо них появилось сложное переплетение тупиков и переулков, забитых берлогами и логовищами; улицы здесь извивались зигзагами, горками. Тротуары, которые прежде походили на взлетные полосы на аэродромах — так они были просторны и пусты, теперь казались тесными из-за плотной толпы и уймы лотков. Овощи и фрукты, которыми они торговали, заполнили улицы от начала до конца, как будто бы невидимое изобилие, хранившееся где-то внутри огромного города, вдруг шумно хлынуло именно сюда.

— Где мы, Альфио? — спросил барон.

— В итальянском квартале, ваше сиятельство.

— А эти люди? Почему они собрались? Все из-за меня?

— Конечно, — ответил Альфио.

Они вышли из машины и пошли по Малберри-стрит.

* * *

Кармине в качестве главы округа находился в центре делегации, составленной из нескольких представителей центрального комитета Таммани-холла и наиболее известных демократов района. Похоже, что былые ссоры уже забылись, и Патрик О’Брэди, временно перестав мечтать о первенстве, представлял Ирландию в окружении наиболее преданных и слегка подвыпивших посетителей своего кабачка.

В момент знакомства с бароном Драчун, преисполненный умиления, прижал его к сердцу, назвал братом, товарищем по несчастью и даже прослезился. Татуировщик Чун Ин, Вон Вен-сан из бюро похоронных услуг и фотограф Веллингтон Ли возглавляли дюжину китайцев. Они скромно держались в углу, глядя на небеса и яркое, слепящее солнце. Можно было подумать, что все происходящее здесь их совершенно не касается. Китайцы молчали, а их вожак приветствовал барона глубоким поклоном.

Агата, Калоджеро, их сын Тео, который обновил в тот день свои первые длинные брюки, стояли в первом ряду, торжественно настроенные. Барон, увидев их, остановился, и начался разговор на местном диалекте, без выкриков, без жестов (долой жесты!), но с усиливающейся интонацией, которая особенно возрастала на слове «Соланто», произносимом с патетическим пылом. Тут же волной хлынули фотографы.

— Прижмите к себе ребенка! — вопили они.

— Обнимите эту женщину!