Забыть Палермо

В те дни барон де Д. снова обрел вкус к музыке. Из Палермо в его дом прибыли два рояля и виктрола — тумба красного дерева с последней новинкой — граммофоном. После обеда долго обсуждали, куда ее лучше поставить. Между окнами? Лицом к морю? Или под люстрой? Все были приглашены высказать свое мнение — служанки, которые бегали босиком и с потрясенным видом глазели на эти удивительные вещи, верный сторож и дон Фофо. Пузатая тумба со своей заводной ручкой выглядела предметом, случайно попавшим во дворец, и несколько шокировала взор в этой большой гостиной с украшенным живописью плафоном. Однако ее здесь оставили, хотя нелепые маленькие занавески придавали ей вид туалетного столика. Надо было кончать со всеми этими предложениями, иначе споры затянулись бы чересчур долго, а барон де Д. и так потерял всякое терпение.

— Хватит уж…

Ему хотелось остаться одному. Но дон Фофо, как всегда нетерпеливый, уже успел запустить граммофон, и звучная музыка концерта для двух скрипок заполнила тишину большой гостиной.

Барон де Д. тихо сказал что-то сыну, и тот ушел. Барон сел. Он был так взволнован, что, казалось, у него разорвется сердце. Обеими руками он судорожно вцепился в подлокотники кресла и с ужасом глядел вокруг. Снова воспоминания двадцатилетней давности нахлынули, словно холодный пот, и он не в силах был бороться с ними.

— Ваше сиятельство, — испуганно прошептала служанка.

— Убирайся отсюда… Уйди сейчас же, слышишь?

И он остался один, устыдившись собственной слабости.

— Зеленые глаза, боже мой! Опять они, не уходят из памяти. Как жить? Неужели я никогда но смогу слушать музыку, не вспоминая о них?

Что он мог поделать? В нескончаемую ложь превратилась вся его жизнь, он только еще раз убедился в этом.

* * *

Был еще и фашистский переворот, который барон де Д. иначе и не называл, как «этот похоронный маскарад» или «знакомый вам балаган». Неприязнь жителей Соланто к носителям черных рубашек росла, обитатели замка тоже не скрывали свою антипатию к фашистам.

Дон Фофо так и не смог забыть отцовского взгляда, когда в их дом явился фашист, посланный в этот район, чтобы вербовать желающих в добровольческие формирования. Барон, не произнося ни слова, уставился на щегольские сапоги, потом на шапочку с черной кисточкой, которую тот нервно теребил в руках. Чувствовалось, что барон переполнен яростью. С нестерпимой холодностью он через несколько минут попросил посетителя удалиться.

Если марш на Рим здесь никого не взволновал, то совсем уже по-иному восприняли другую новость, попросту ошеломившую Соланто: Америка закрыла въезд итальянцам. Эмигрировать больше нельзя. Мысль об этом неотвязно мучила людей. Чем вызвано подобное решение? Его считали постыдным, убийственным. Многие просто не верили этому и по нескольку раз перечитывали газеты. Что это за слово «квота»? Кто придумал его? Некоторые считали, что в этом виновато соединение с Италией. Были и такие, которые во всем обвиняли короля или дуче. Жители Соланто больше всего винили наиболее известного им американца: президента Вильсона. Его портреты еще недавно помещались на самые почетные места семейных киотов среди добрых покровителей и святых, теперь же они всюду валялись. Ветер прибивал их к мусорным кучам, бросал в помойные ямы. Однажды нашли целый рулон этих портретов, кинутых в погреб, другой раз увидели на крюке в отхожем месте. Здесь они попались одному туристу, который яростно вознегодовал и отвез всю пачку в Палермо.

Барон де Д. был единственным человеком, с радостью воспринявшим известие о том, что Америка отныне недоступна. Он пытался убедить своих земляков, что это к лучшему, но безуспешно. Нечего об этом жалеть. Сицилия должна наконец понять, в чем ее подлинные интересы. Она должна стремиться к прогрессу, и кто знает, может, именно это поможет покончить с нелепейшей манией — бросать свою родину.

* * *

Барон де Д. слушал звучащий из граммофона несравненный голос. Только что затих хор иудеев, затем послышались восемь превосходно сыгранных оркестром тактов мелодии, и в гостиной замка Соланто раздался этот металлического тембра голос: «Может, прощения час и для вас наступает…»[10] В зал вошел дон Фофо, вернувшийся из отдаленного района, где его отец владел каштановой рощей, и положил на диван какой-то сверток, что-то, завернутое в передник.

— Вот что я вам принес, — сказал он.

Но барон де Д. не обратил на него никакого внимания. В этот миг он еще пребывал в Палестине и шел вместе с Самсоном среди иудеев. Замечательная штука этот граммофон. Еще слышалось: «Божий глас слышен мне, и вот что вам глаголет господь чрез мои уста», и барон, как обычно, хотел уже поиздеваться над ужасным французским произношением этого бедняжки Карузо, как вдруг сверток на диване, всеми забытый, громко потребовал внимания. Раздалось что-то похожее на жужжание майского жука.

— Да что ты там положил? — спросил барон де Д. с беспокойством.

— Это мой сын, — ответил дон Фофо.