Забытая погремушка

– Скажи мне что-нибудь… – слабым нежным шепотом попросила она. – С моим пластмассовым Жаном много не поговоришь.

– Руки убери, – попросил Втыкалов.

– Зачем?

– Мешают.

– Чему?… Ах, да… Нет, скажи что-нибудь хорошее!…

– Ив грудь пылающий задвинул! – процитировал Втыкалов и в подтверждение своих слов задвинул. Он был честный молодой человек, и насчет груди не соврал.

– До самого сердца… – пролепетала Норочка и закрыла глаза.

Как хороши и полезны бывают подшивки старых журналов, если на них сидит голая женщина, переходя в лежачее положение! А если ей при этом есть чего и кого ради принимать все эти затейливые позы – следует признать, что нет на свете ничего прекраснее толстых журналов. Разве что толстые… но это рассказ о редакции, а не о сексологической консультации.

Норочка выползла из кладовки неуверенно, как будто из нее вынули кости и нафаршировали тело сладким сливочным кремом. Втыкалов же по выходе отряхнулся бодро, как деревенский петух после случайно забредшей в курятник индюшки, перед которой он не сплоховал.

Сравнение оказалось не в пользу француза Жана. Норочка требовала только Втыкалова. Практикант же блудливо пах чужими духами и помадами. Это сулило неисчислимые беды.

Главный явился на летучку с фонарем под глазом. Антонина Ивановна побежала со сверточком в туалет. Машинистка Наташа намертво прилипла к стулу. Желтоперышкин задумчиво перечитывал свой выговор. Рубилин сосал валидол и что ни попадя.

После работы их удостоил приглашения в свой кабинет замглавного Безмыльный-Лазеев. Он распечатал поллитровку и приступил.

– Дело плохо, ребята, – так начал свою речь Безмыльный-Лазеев. – Нужны меры. Есть план. У кого есть деньги?

Денег не было, но у каждого был совет.

– Оставьте ваши советы, лучше помогите материально, – отмахнулся Безмыльный-Лазеев. – Вы знаете, почему Втыкалов учится на заочном? Он отправил в больницу своего замдекана дневного отделения. А знаете, с чем отправил? С разрывом промежности. А знаете, чем он ее разорвал? Прошу угадать с трех раз.

Сотрудники похолодели. До них дошло, какой опасности они избегали до сих пор.

Трудна и опасна служба журналиста! Никогда не знаешь, кто и в какой момент разорвет тебе промежность.

– Главный пьет только коньяк «КВВК», – сказал Безмыльный-Лазеев.

– Ну и что? – не понял Руби л ин.

– А Втыкалову и водка за высший сорт сойдет, – продолжал замглавного.

– Это вы к чему?… – стал соображать Клячин.

– К тому, что деньги на бочку. Если мы переведем главного на другой тип удовольствия, то плевать ему будет на Норочку. Может, вообще разведется.

– А Втыкалова ты спросил?

– А кто практикантов спрашивает? Дать редакционное задание. Он практику зачесть хочет?

В понедельник Безмыльный-Лазеев вошел в кабинет главного со свертком и аккуратно влил в шефа литр под рассказы об его гениальности и незаменимости.

– А за ваш талант?

– А за любовь к вам коллектива?

– А за ваше огромное будущее! Главный открывал рот и глотал послушно,

как доверчивый ребенок, которому бабушка заговаривает зубы.

Отдел прозы в это время накачивал водкой практиканта. Когда ему дали прочитать двоящийся в глазах приказ, он уже не удивился.

– Ам-м-мможет, сначала на м-м-младшем редакторе поп-поп-попрактиковаться? – выговорил он.

Клячин упал в обморок.

Вошел Безмыльный-Лазеев, хлопнул практиканта по плечу и с подъемом скомандовал:

– Пошел… Вильгельм Телль!

Друзья приникли к высоким двустворчатым дверям. Когда оттуда раздался характерный стук, шлеп и вздох, они облегченно переглянулись.

– Воткнул Втыкалов! – констатировал Жел-топерышкин, и друзья отправились пить пиво.

Однако по мере быстрого течения месяцев и номеров главный, с тяжелой формой геморроя, был торжественно препровожден на пенсию. Безмыльный-Лазеев торжествовал, однако в должности его не утвердили, оставив лишь и. о.

А через год, а через год!… Втыкалов вернулся в редакцию, но уже в новом качестве. Какие ухищрения, какие неправедные связи, какой каприз судьбы поставили его сразу на место главного редактора?!

И теперь по пятницам, за час до конца рабочего дня, Безмыльный-Лазеев, жалко улыбаясь, входит со свертком в главредовскую дверь и поворачивает за собой ключ.

Пролет, улет, залет

«К гладко выбритому женскому месту ручку прижав, скорее чтобы оттенить его искусно, нежели скрыть, она взошла на ложе и, опустившись надо мной на корточки, досыта накормила плодами Венеры раскачивающейся».

Апулей, «Золотой осел».

– И чего они только не засовывают себе между ног!… – пожаловался Дручкин, нервно докуривая сигарету.

– А в какую невообразимую дрянь эти мужики пихают свои органы! – поддержал коллегу Зеленкин, щелчком посылая свой окурок в куст.

– Вот я книгу читал, – поделился воспоминаниями Дручкин. – Художественную. Антона Павловича Чехова. Названия не помню, но было там такое выражение, поразило оно меня: «Идиотизм сельской жизни».