Я вышла на улицу и побежала в сторону полуразрушенных сараев, стоявших неподалеку. Там был тупик, скрытый от посторонних глаз, и стихийная помойка. Я дошла до того места, убедилась, что меня никто не видит, достала зажигалку и тетрадь. Ночью шел снег, под утро он прекратился и подул пронизывающий ветер. Зажигалка не хотела высекать огонь, а листы упрямо не желали загораться. Мои пальцы закоченели, я дула на них и продолжала бесполезные попытки уничтожить компромат. Тетрадь от ветра разложилась веером, и я увидела стихи, недавно написанные. Мне стало жаль уничтожать все, и, вырвав несколько страниц и сунув их в карман куртки, я изорвала остальные на мелкие кусочки и кинула на землю. Потом взяла грязную палку и, найдя на помойке пакет с объедками, подтянула его к себе и высыпала на кусочки бумаги.
Вечером пили за встречу, примирение, согласие и мир во всем мире.
Компания собралась обычная: я, Ленька, Варя и Романов. Хорошо выпили. Вдруг раскрасневшийся Ленька стал привязываться:
– А мне Варя сказала, что у нас Надя – писатель.
– Писает? – заржал Романов.
– Писает, писает… А мы, читатели, просим почитать. Хоть что-нибудь… трахательное! – Ленька карикатурно выгнулся и нечаянно расплескал водку.
– Да отвянь ты! – дернула его Варя.
Спиртное шибануло мне в голову и придало смелости. Я, как заправский оратор, встала и с пафосом произнесла вступление:
– Книгу, претендующую на Нобелевскую премию, я пыталась сжечь. Но рукописи не горят! И сегодня побалую вас поэзией.
– Давай, давай! – загоготали Романов с Ленькой, а Варя растерялась.
Я залезла в карман куртки и вынула измятые тетрадные листы:
– Прошу внимания!
Наступила относительная тишина.
– Про любовь! – отчеканила я.
– Клево! Давай еще! – захлопали в ладоши Романов с Варей, а Ленька загрустил.
– Слушайте еще. Притча. – Я глубоко вдохнула.