Забытое убийство

Их пути разошлись окончательно, когда встал вопрос об итальянских обязательствах. Де Гаспери вспомнил, как это было. Первоначально он еще надеялся, что Италия вступит в войну на стороне Австрии и Германии. Австрия была его родиной, а Германия – его затаенной любовью. Когда этого не произошло, Италия обещала, что будет, по крайней мере, придерживаться нейтралитета.

Тогда он торжествовал, летал как на крыльях, потому что ему, человеку без эмоций, впервые можно было не скрывать своих чувств. Он мог управлять обстоятельствами, людьми, политической обстановкой. Он мог спасать мир. Это было удивительно.

А потом началась эта суета, мышиная возня, споры, чуть ли не до драки. Когда-то Чезаре ему нравился. Теперь он его почти ненавидел. Тот стал суетным, нетерпеливым. В нем не было прежней иронии, была возбужденная страсть и желание немедленных действий. Рядом с ним вертелись говорливые эдилы. Особенно шумел самодовольный поэт, и какие-то проходимцы вторили громкими голосами. Как богема в пьесе Жироду «Троянской войны не будет». Поэт, подобно поэту из этой пьесы, кричал на всех углах, что война и поэзия – родные сестры. А Чезаре отправился к Виктору Эммануилу не в силах больше ждать. Он подтолкнул историю, а история этого не любит.

– Не вините себя, – сказал своему помощнику чуткий Челестино Эндричи. – Когда человек ничего не может сделать, ему не в чем себя винить. Вы следовали принципам, и не ваша вина, что этот достойный пример не был услышан. И если кто-то посчитал это поссибилизмом и нарушением национальных интересов…

– Посчитали, – Альчиде закашлялся. У него вдруг запершило в горле.

– Что вы сказали? – не понял епископ.

– Посчитали, – хрипло повторил он. – Мне это говорили в лицо. Что я предатель и тайно подыгрываю противоположной стороне.

– Вернее поступки – громче хула, – заметил Эндричи. – Испытание общественным мнением – самое тяжкое испытание на свете. Так было и будет всегда.

Отец Эндричи прав. Де Гаспери никогда не шел против своих принципов, даже когда они противоречили национальным интересам или тем представлениям спесивой гордости, которые погубили немало хороших начинаний. Вся его жизнь католика и политика представляла собой единое целое – прямой и жесткий, как его собственный внутренний стержень, путь к вершине этого холма. И никогда он не изменял своим убеждениям. А Чезаре посчитал, что именно теперь выгода Тироля важнее общемировых принципов, того самого «категорического императива», о котором Де Гаспери напомнил ему еще на заседании 25 октября 1911 года. Но Чезаре просто устал ждать. И когда они случайно встретились в парламенте Италии, лицо у него светилось торжествующей радостью, а Де Гаспери сразу почувствовал неладное.

– У меня на руках нет тузов, – говорил азартно Чезаре, глядя на него свысока, – зато имеется король! Итальянский король. Он географ, а чтобы два географа не договорились между собой…

– Война не география! – сказал Альчиде с непривычной резкостью.

Баттисти тоже не удержался и бросил ему тогда в коридоре с брезгливым раздражением:

– А ты был прав – все-таки ты тедеско!

Это было и справедливо, и несправедливо. Действительно получалось, что своей позицией по отношению к союзу, развязавшему войну, Альчиде выражает вассальское преклонение перед немцами.

Но не в том было дело. Альчиде Де Гаспери все время повторял самому себе, что никогда бы не принес мировые законы в жертву собственным страстям. А Чезаре ради своей мечты готов был нарушить все правила и законы, и потом, не в силах понять, что еще он может сделать для Тренто, записаться в альпийский батальон. Какая глупость!

«Он, не раздумывая, отправился на войну. Не раздумывая! А когда Чезаре думал?»

Сейчас Де Гаспери смотрел на лежащий внизу город и задавал себе один вопрос – материально ли исступленное желание? Чезаре совершил ошибку, роковую для него и для других, но ведь он победил. Победил, ничего для этого не сделав. Его жалкая операция не в счет: победил не его отряд, не он сам, а только его желание.

«Его желание оказалось сильнее моего благоразумия. И значит… Бог воевал на его стороне!»

Вот это и не давало покоя премьеру великой страны. У него тоже был повод раскрыть карты.

«Такие люди должны держаться друг друга… Особенно если они итальянцы. Так он сказал. А меня назвал тедеско. Но кто из нас спасал Италию от банкротства? И кто из нас привел в политику того, кто ее до этого банкротства довел?»

Эти тщеславные, полные запоздалой обиды мысли потонули в других, гораздо более сильных. Ему даже этих мыслей не пришлось стыдиться, потому что он прогнал их. Эти мысли так же быстро улетели, как и пришли: они были не его. Просто захотелось продолжить прерванный спор, чтобы не умолкал собеседник. Сейчас ему не хватало собеседника. Один над всеми неизбежно говорит монологами, а Де Гаспери хотелось услышать голос.

«На, возьми, тедеско!»

Он открыл сборник стихов Кардуччи, все еще ощущая рядом другой, испытующий взгляд.