Забытое убийство

Очевидно, Де Гаспери, будучи итальянцем, все-таки считал, что у итальянского Тироля должно быть право на самоопределение и язык.

К злополучному факультету на Либенеггштрассе, а потом – на улицу Герцога Фридриха, в гостиницу «Белый Крест», где произошли основные события «Fatti di Innsbruck», его привел сам вопрос университетского образования, а не политические и национальные проблемы.

Из сказанного выше вовсе не следует, что Де Гаспери относился к австрийской системе власти некритично. Он неоднократно поднимал во время дебатов Ассоциации студентов Трентино так называемый «Questione Austriaca» («Австрийский вопрос») и так же, как все прогрессивные жители Австрии – будь то пантерманисты или ирредентисты, – говорил о необходимости перемен в изжившей себя монархии. Однако не мог не испытывать к этой монархии и своеобразных сыновних чувств: точнее – чувств официально признанного и обеспеченного «пасынка», которому дали возможность социально адаптироваться.

Средства и методы борьбы со старым порядком в ходе дебатов между Альчиде и ирредентистами предлагались разные, и это все больше увеличивало расстояние между членами итальянского лагеря, поскольку немногочисленные сторонники у Де Гаспери все же были.

Как позднее отмечал английский исследователь Джаспер Ридли, «католическая организация, называвшая себя Народной партией, приветствовала сближение с католической Австрией и относилась к движению за объединение с Италией подозрительно, как, впрочем, и во времена Рисорджименто[136].

Их газета “Il Trentino” издавалась молодым журналистом Альчиде Де Гаспери <…> Баттисти в своей “Il Popolo” вел полемику и с Фольксбундом[137], и с Де Гаспери»[138].

В то же время Де Гаспери порой шел на компромиссы с социалистами в этом вопросе.

Социалисты находились в положении конфронтации по отношению к действующей Церкви и часто привлекались к суду за выступления против конфессиональных сановников, но Де Гаспери это не отталкивало. И причиной столь странного отношения к происходящему был уже не только университетский вопрос. Де Гаспери притягивал сам Чезаре Баттисти, в котором он видел интересную личность и редкого противника, на котором можно оттачивать свои взгляды и ораторское мастерство. Спорить с лидером трентинских социалистов было увлекательно, но трудно и даже иногда болезненно: Баттисти умел убеждать. Но чем больше Альчиде слушал Баттисти, тем больше убеждался в собственной правоте.

Впрочем, была еще одна причина: молодому Де Гаспери казалось, что он должен что-то сделать, чтобы не допустить катастрофы, что такова его христианская миссия. Что катастрофа произойдет, Альчиде уже не сомневался. Эта катастрофа светилась в глазах Баттисти и его товарищей. И ее-то будущий премьер-министр Италии действительно считал «серьезной социальной болезнью».

* * *

Отношения Баттисти и Де Гаспери уже в то время не были безоблачными. Они расходились даже в самом университетском вопросе. Альчиде, например, на заседаниях итальянской студенческой ассоциации всегда выступал за компромисс – организацию факультета в любом предлагаемом австрийскими властями городе, тогда как Баттисти продолжал настаивать на Триесте – крупном культурно-промышленном центре Тироля.

Можно себе представить, как злились Баттисти и другие социал-патриоты, когда Де Гаспери, выходя на трибуну в Тренто в 1902 году, призывал: «Будьте же в первую очередь католиками, а потом – итальянцами!»[139]

«Я не одобряю идолизацию нации! Я просто не понимаю, что это такое, – провозглашал этот двадцатилетний юнец с лицом умудренного жизнью старца. – И еще я не понимаю, что такое “religione della patria” (“религия отечества”). Разве Бог не един для всех?»[140]

Когда Баттисти язвительно спрашивал его, считает ли он себя в таком случае демократом, его юный товарищ отвечал: «Я католик, итальянец, а потом уже демократ – именно в этом порядке!»[141]

Известен еще один факт: несколькими годами позднее в газете «Il Trentino» появились нападки одного католического священника на Эрнесту Биттанти. Эрнеста не сидела затворницей и вела активный образ жизни в светских кругах Тренто. Один из таких салонов принадлежал баронессе Джулии Туркати[142], большой почитательнице искусств, имевшей неплохое филологическое и искусствоведческое образование. Туркати сама пробовала сочинять стихи и превосходно играла на фортепиано.