Если не принимать в расчет некоторое самолюбование, характерное для мемуаров этого речистого депутата Венского парламента, невозможно не согласиться с оценкой Карла Грабмайра: трагические события стали разменной монетой в кампании национализма и непримиримости, которую организовали политики и пресса.
6.8. «Немецкая кровь!»
12 ноября очередной номер «Der Scherer» вышел под заголовком «Немецкая кровь!»[356]
В газете были размещены пять репродукций картин Августа Пеццеи.Такой же экстренный номер выпустили газеты «Die Jugend» и «Interessante Blatt». Весь разворот последней занимали картины уличного боя и фотография жертвы, а в следующем экстренном номере «Interessante Blatt» вся первая полоса представляла собой огромное фото лежащего в гробу художника в окружении цветов, венков, напольных свечей и караула гвардейцев.
«Der Scherer» поместила на своих страницах биографию Августа Пеццеи, его фотографии и несколько стихотворений, посвященных художнику. Одним из первых было темпераментное послание Луизы Штольц «Ihr habt’s gewollt!» – «Вы этого хотели!»[357]
:В тот день стихи сочиняли все, не только Артур фон Валльпах, которому дал указание Хаберман. Они запирались в своих кабинетах и сочиняли как умели и как чувствовали. Все «люди “Scherer”» были разлучены несчастьем.
Хаберман осуществлял руководство. Вернее, ему так казалось, что он осуществляет руководство. На самом деле он или бессмысленно перемещался по редакции, или сидел в своем кабинете, глядя в одну точку и предаваясь ужасным мыслям о будущем, которого не осталось.
В одиннадцать ему стало нехорошо. Держась за грудь, он стоял в мужской комнате и смотрел в зеркало на свое мгновенно постаревшее лицо. Его тошнило, но не хотелось, чтобы остальные заметили его слабость. Он уже догадывался, что в коридоре ждет Хеди – поглядывает с тревогой на дверь и предчувствует самое худшее. С тех самых пор, как она его знала, Хеди ждала этого худшего. А ведь он еще не сказал им про то, что аренду в раздираемом страстями Инсбруке не продлили и надо срочно переезжать в Линц. Да и как тут скажешь? Линц! Гуго там как у себя дома, уже привык. А он вот никак не привыкнет. Хаберман не был уроженцем Инсбрука, но любил этот город, как любят близкого человека.
Он появился с осунувшимся серым лицом в крупных каплях пота, поспешно вытер щеки салфеткой.
– Карл! Боже! Ты ужасно выглядишь!
Хаберман постарался через силу улыбнуться ей и ободряюще бросил:
– Не в этот раз!
Из-за двери выглянул Артур.
– Да, дружище! Вид у тебя…
«И что ж они все! – мысленно проворчал он. – Когда не надо, они все тут как тут».
Были в газете и стихи без подписи[358]
:Фотография последней записки художника была помещена под изображением затерянного в дремучем лесу могильного холмика с одиноко торчащим, покосившимся крестом.
Еще утром 4 ноября сотрудники газеты были потрясены, обнаружив на столе это роковое послание. О смерти Августа знал уже весь город, и все побывали в ратуше, где несколько часов лежало его тело, но открытку товарищи убитого художника увидели только пару часов спустя.
Ренк заплакал и с криком «Проклятье! Проклятье!» выбежал из комнаты.
Ни у кого не поднялась рука убрать ее со стола.
В полдень посетивший Хабермана Эрлер смертельно побледнел, увидев открытку на столе.
– У него всегда это получалось! – произнес вице-мэр дрогнувшим голосом. – Он как будто предсказывал будущее.