Забытые богом

С края ямы посыпалась земля. Мелкие комья забились за шиворот, неприятно покалывая красную от раздражения кожу. Кто-то двигался там, наверху, беспечно позабыв, что пленник способен огрызаться. Старик не выдал себя ни жестом, ни звуком. Все так же поскуливал, тыкаясь перепачканным лицом в мосластые колени. Он знал, что второго шанса не будет. Это и есть его второй шанс. Пусть не спастись, так поквитаться!

С неожиданным даже для самого себя проворством Старик перекатился на спину, одновременно выбрасывая вверх руки, сжимающие пистолет на манер американских полицейских. Стрелять приходилось наугад, но с такого расстояния промазать было почти нереально. Тот придурок наверху – он ни за что не успеет отскочить! Он даже понять не успеет, что умер!

Тигриная туша спружинила под лопатками мягким ковром, натруженные кисти вновь рвануло отдачей… и пуля исчезла в темнеющем небе. Тот, наверху, он и не думал никуда отпрыгивать. Сидел себе на самом краю, склонив голову набок и с любопытством разглядывая старика. Огромная черная птица. То ли грач, то ли ворон, Старик никогда не был силен в орнитологии. Густое встопорщенное оперенье, угловатые лапы с кривыми когтями, острый конус клюва. Птица как птица, разве что здоровая чересчур.

И только радужка блестящего глаза… Совершенно не птичья, огненно-рыжая радужка… Она гипнотизировала Старика, как в тот первый и единственный раз, когда хозяин этих жутковатых зрачков подарил ему смысл жизни в новом бессмысленном мире. Она звала и манила, обещала и предостерегала. Старик не помнил, как оказался на коленях, с мольбой протягивая дрожащие руки к птице. Слабые пальцы выронили пистолет.

– Вытащи меня… – прошептал Старик. – Вытащи меня. Я оступился, но я справлюсь. Клянусь, я справлюсь. Вытащи меня…

Света становилось все меньше. Мягкая южная ночь незаметно обняла чернокрылого гостя, превращая его в тень. Старик почти не видел его, но ощущал на себе жгучее внимание всепроникающего взгляда.

– Спаси! – Слова царапали пересохшее горло, обезвоженный язык ворочался еле-еле.

С оглушительным хлопком расправились широкие крылья. Тяжелая тень накрыла яму, как каменная плита накрывает саркофаг. Миг, и птица исчезла, подхваченная восходящими потоками воздуха. И будто цепкие когти унесли остатки дневного света – на мир окончательно обрушилась ночь.

– Не покидай! Спа-си-и-и! – Сухие слова вязли в тягучем гудроне ночного неба, превращались в серебряные точки звезд. – Я справлюсь!

Плакать пришлось без слез. Гибнущий от обезвоживания организм не желал так бездарно расходовать остатки жидкости. Старик свернулся посреди чернильной тьмы, как ребенок в утробе матери. Измученное тело сотрясали сухие всхлипы. Растертые грязными пальцами глаза горели. Разом заныли все старые болячки, делая последние минуты жизни еще невыносимее, но вопреки всему жить хотелось как никогда сильно.

Лежа на коченеющем тигре, вглядываясь в бесстрастное лицо ночи, Старик воткнул ствол под нижнюю челюсть. Холод металла ненадолго остудил разгоряченную кожу. Надежней было сунуть пистолет в рот, но в этом Старику виделось что-то гейское. Он все сильнее и сильнее вдавливал пистолет в точку над кадыком, а пальцы почему-то мешкали, будто забыли, где расположен спусковой крючок.

Что-то пронеслось, ненадолго заслонив собой небо. Из непроглядной ночи на угрюмое старческое лицо упала маленькая ветка. Тень тут же пролетела в обратную сторону, присоединив к первой ветке вторую. За ней третью. И четвертую. И пятую. Покуда на Старика не посыпался настоящий шквал из кусочков коры, обломков ветвей и мелких сучьев. Тени, одинаково черные, метались над ямой, хлопали крыльями. Они каркали, и ухали, и чирикали, и пищали, как летучие мыши.

Старик сипло расхохотался. Он смеялся, пряча в кобуру ненужный пистолет. Он хохотал до слез, сгребая в кучу импровизированную лестницу. Он хватался за бока в приступе истерического веселья, в то время как свобода падала ему прямо на голову, царапая гладко выбритую макушку, трескучим ковром погребая убитого хищника. Шелестели невидимые крылья – много, очень много! – и сверху сыпались, сыпались, сыпались будущие ступени.

Он выполз наружу ближе к утру, когда объеденная арбузная корка луны превратилась в размытую ухмылку Чеширского кота. Грязный, ободранный, со сбитыми пальцами и фанатично горящими глазами. Он был страшен, как восставший из могилы мертвец, и мало чем от него отличался.

Встав на коварную тропинку, Старик отряхнул безнадежно испорченный пиджак, поправил манжеты, наскоро обмахнул туфли носовым платком и смело шагнул вперед. Больше никаких ловушек. Больше никаких сомнений. Тропинка приведет его к желанной цели, точно сказочная дорога из желтого кирпича. Она будет петлять и юлить, но в конце концов упрется в чей-то дом.

И помоги бог тому, кто живет в этом доме.

Инквизитор и смерть II

Волгоград, август