Забытые руины

Доски под грондами охотника скрипели как-то странно. С небольшим запозданием. Между его шагом и скрипом половиц был краткий промежуток. К тому же звук получался тихий, почти отдаленный, будто от чьих-то шагов над нами – на третьем этаже. Казалось, там кто-то в точности повторяет движения Громбакха.

Миалинта с подозрением посмотрела на потолок.

– Уходим, – позвал Тенуин.

– Здравая мысль. – Громбакх первым пошел в коридор.

– Что все это значит? – спросила Миа.

– Просто звуки, – неопределенно ответил Тен. – Нас это не касается.

– Как скажешь…

Уходили поспешно, не задерживаясь, не оглядываясь. Хотели скорее покинуть дом, оказаться на улице.

Я шел последним. Подходя к лестнице, взглянул на пролет, ведущий к третьему этажу. Отчего-то захотелось подняться в этот мрак. Ощутить его пыльное прикосновение. Почувствовать, как он обволакивает, прячет от проблем, от суеты, загадок, странностей… Чем больше я вглядывался в царившую на третьем этаже темень, тем глубже дышал. Каждый вдох приносил успокоение. Просто пойти наверх. Один шаг за другим. Одна ступень за другой. Нырнуть в темноту. И ни в коем случае не вскрывать ставни. Замереть неподвижной фигурой. И стоять в отрешении. Просто стоять…

– Эй! – позвала Миалинта.

Я растерянно посмотрел на нее, будто вырванный из дремы.

– Идем!

– Да, да… Иду.

Несмотря на жаркое солнце, вновь оказаться на улице было приятно. Из головы разом испарилась всякая сонливость.

Когда мы вышли на дорогу, из дома вновь донесся скрип; на него уже никто не обратил внимания. Нужно было двигаться дальше. Сейчас, день спустя, сидя на веранде в ожидании следопытов, я вспомнил и тот дом, и те скрипы, заодно вспомнил, что охотник до сих пор не сменил повязку.

– Гром.

– Идут? – Охотник оживился.

– Нет, я о другом. Тебе надо сменить повязку.

– Да, надо, – неожиданно согласился охотник.

Значит, в самом деле, рана, полученная от бихчахта, так до конца и не зажила, тревожила.

– Я помогу. – Миа подтянула заплечный мешок. Достала из него сменную рубашку, которую еще в Лаэрноре начала рвать на тряпки для охотника.

– Долго они там? – Громбакх с радостью расшнуровал цаниобу и порпуну, приспустил их до пояса. Должно было пахнýть горячей прелью немытого тела и защитных трав. Но запахов, несмотря на жару, по-прежнему не было. – А то я… усну скоро, – выдавил он сквозь долгий влажный зевок.

– Это от яда, – не сдержавшись, зевнул Теор.

– Ну да. – Сонливость накрывала и меня. – У нас теперь все от яда.

– Осталось чуть больше трех дней, – напомнил Теор.

– Да…

– Откуда у тебя амулет? – Миа дотронулась до нанизанных на шнур клыков и когтей от самых разных животных.

– Племянник сделал, – улыбнулся Гром. – Харат.

– Тот самый, которого ты… спас?

– Ну да. – Улыбка ослабла. – Спас. От себя самого. Я так понимаю, Тен уже всем растрепал эту историю?

– Это было необходимо. В тумане, когда мы шли в Подземелье Искарута… Сам помнишь, что там случилось.

– Ну да, помню. Все равно это не твое дело.

Миа пожала плечами и больше к этой теме не возвращалась.

Эрза спустилась на несколько ступеней. Села рядом со мной. Взглянув на то, как Миалинта снимает повязку с руки охотника, промолвила:

– Спросите немую. Может, она прихватила лекарства. Хоть ильдейский порошок. А так еще долго будет…

– С тобой не посоветовались, – буркнул охотник.

– Просто предложила…

– Знаем мы твои предложения.

Эрза пожала плечами. Опустила локти на верхнюю ступень. Я невольно взглянул на ее скрытые в перчатках руки. Не мог забыть увиденного в Лаэрноре. Обваренные кисти. Розоватые подтеки давних ожогов с фрагментами разрушенной сигвы. Так отец наказал Эрзу за то, что она осмелилась еще до кухтиара сделать кистевую сигву и к тому же выбрала символ нерлитов. Неоправданная, глупая жестокость. Вполне в духе Зельгарда. Впрочем, он получил свое, и я сейчас вспоминал не его призывы убивать фаитов, а то, как Теор изменил свое отношение к Эрзе – узнав о ее побеге из Багульдина, услышав, с какой ненавистью она вспоминала Зельгарда, Теор отчего-то стал проявлять к ней снисходительность: не высмеивал ее решений, отказывался с ней спорить.

«Отец ее изуродовал. Он до сих пор живет в ее голове и продолжает над ней издеваться. Мы дети своих отцов и всегда ими останемся».

Зажмурившись, Эрза приподняла лицо, полностью открыла его солнцу. Ослабив крепления защитной сетки на цаниобе, выпустила на грудь две тугие, темные косы, каждая – в толщину моего запястья. Несмотря на долгие дни усталости, голода, грязи, Эрза не утратила странной красоты. Казалось, можно сидеть вот так долгие часы: разгадывая искусственность, необычность ее черт, в отрешении ожидая следопытов, задыхаясь в утомительной жаре.