Забытые смертью

Они все обговорили заранее. И ответили следователю, что Алешка пришел к бабе выяснить, когда она вернет ему деньги за проданную квартиру. А Остап вместе с ним за компанию пришел. Никто с нею не выпивал, не спал. Оба знают, что баба сифилисная. А по морде получила она за свое — продолжает мужиков заражать.

Следователь через пару часов обоих выпустил из милиции.

— Ну что, заглянем к суке? Стребуем деньги? — предложил Леха.

— Знаешь, пусть, идет она подальше. Найдет падаль свой погост. Но я не хочу об нее мазаться. Пусть другие ей шкуру укорачивают. Такая не заживется на свете. Поверь мне. Лучше поедем со мной. В Якутию. Подальше от блядей. Там и память остынет. И заработки у нас хорошие. Решайся, — предложил Лехе. Тот согласился. Но перед отъездом решил навестить Юльку. И вечером, когда Остап пошел узнать результаты анализа крови, заспешил к знакомому дому.

Он пришел в тот момент, когда бабу забирала милиция в «воронок». Трое пьяных мужиков валялись на полу.

Юлька собиралась хохоча. Бросала в сумку грязное тряпье. Завидев Леху — озверела.

— Взять должок пришел? Забирай! — заголилась баба, задрав юбку выше пояса. — Бери все! И этих! Они такие же, как ты, негодяи! Чтоб ты подавился! Больше ничего нет! Разве вот натурой могу рассчитаться. Теперь тебе бояться и терять нечего! — хохотала баба. Хлопая себя ниже пупка, добавила: — Она мне еще не одну такую квартиру нарисует. И прокормит лучше, чем ты!

Квартиру Леха все же продал и, переведя деньги отцу, уехал с Остапом в Якутию.

Баб он возненавидел навсегда. И домой в Казань написал, что не может, не имеет права вернуться в семью, которой принес только горе и расходы.

Леху Никитину предложили прямо в Управлении, в первый же день приезда. Бригадир, бегло оглядев одноглазого хмурого мужика, даже поежился. Уж очень нелюдимым и мрачным показался ему человек. И спросил Леху:

— Поедешь к нам?

— А заработки какие?

— Как вкалывать будешь, — ответил Федор.

— Мне одно надо, чтоб бабья не было.

— Это с чего? Допекли? Иль педераст?

— Чего?! На моей жопе печати нет! И кто такое вякнет, башку скручу! — выпрямился Леха.

— Тем лучше, что нормальный мужик. А баб у нас нет! Не водятся эти звери в наших местах. Сами живем, — успокоил Никитин. И через час, оформив все Лехины документы, забрал его в машину и повез на деляну.

Одноглазый работал так, что вся бригада прощала ему испорченный бабой и зоной характер.

Случалось, подменял лошадей, не осиливших тяжеленный хлыст. Леха шутя выволакивал его один. Он легко, будто играя, валил громадные деревья, быстро обрубал с них ветви, связывал готовые хлысты в пачки и цеплял к трелевщику. Он не уставал на работе, даже когда вся бригада валилась с ног.

На заработки Леха никогда не Жаловался. Все отцу высылал. Себе оставлял лишь на еду и курево. Ничего лишнего не позволял. Навсегда отказался от пьянок.

Зато и не ждал для себя ничего плохого. Единственной его радостью в тайге были письма из дома. От отца. Их он берег, как свой последний глаз.

Он не ездил в село. А когда допекала плоть, Леха загружал себя работой так, что даже лошади удивленно шарахались от человека, завидуя его силе и выносливости.

Леху на деляне старались не задевать после одного случая. Заспорил как-то одноглазый с Колькой. На три ящика «Беломорканала», что сумеет закрепленного за бригадой коня поднять на плечи и пронести сто метров. Никто из лесорубов не поверил, что такое возможно. И ставки выросли до семи ящиков папирос.

Леха велел отмерить рулеткой расстояние по таежной дороге, где трелевщики возили хлысты.

Мужики, не веря в возможности одноглазого, отмерили сто метров, привели коня. Тот непонимающе уставился на лесорубов, дрогнув коленями. Что надо от него? Ведь рабочий день закончился, и скотина честно заслужила свой отдых.

Леха подошел к нему, погладил. Конь недоверчиво глянул на самого ругливого мужика. А тот раскорячился, нагнулся и легко, будто мешок опилок, взял на плечи коня. Тот от удивления зафыркал, задергал ногами, округлил глаза. И от шеи до пяток обмочил мужика. Но тот не обратил внимания. Лишь матюгнулся на дополнительное неудобство и бросил через плечо.

— Два ящика накинете за вредность. Он, гад, за всех вас отделал меня, мерзавец!

Когда Леха подошел к отметке сто метров, перешагнул ее и пронес коня еще с добрый десяток метров. Потом нагнулся, согнал скотину с плеч. Тот прядал ушами, не веря в случившееся, не понимая происходящего. Всю жизнь люди на нем ездили, сколько себя помнил. Жестоко били кнутом, заставляя таскать тяжести, нередко забывали накормить. Он столько овса не съел, сколько слез пролил от побоев. Сколько дождей и холодов перенесли его бока. А разве это легко? Никто из людей даже доброго слова не сказал никогда. И вдруг его на плечи взяли! Как человека! Значит, любят! И эти бородачи! Не только та полуслепая, облезлая кляча, что много лет работает с ним в паре.

А Леха, вернувшись в палатку, потребовал выспоренное. Правда, до ночи отстирывал вонючую одежду и сапоги. Зато целый год без забот курил папиросы, не думая ни о чем.