Забытые смертью

Пять лет в бригаде Никитина пролетели незаметно. Митенька окреп, возмужал, изменился и внешне, и внутренне. И если раньше он даже боялся думать о Нине, чтобы себя не терзать, то теперь воспринимал ее как сон с плохим пробуждением, как сказку со страшным окончанием, как экзамен на право считать себя мужчиной. И его он выдержал с достоинством.

Пять лет… Когда уезжал в Якутию, сомневался, приживется ли, справится ли он в тайге. Ведь там не выдерживали и покрепче его. Срывались, уходили. Им было куда и к кому вернуться. Для Митьки обратного хода не было.

Никто в бригаде за все пять лет не слышал от горбатого ни одной жалобы. Он всегда шутил, смеялся. А когда было совсем невмоготу, молчал, чтобы не добавить соль на тяжкое.

И только покусанная, пропотелая за ночь подушка знала, как трудно было сдержать стон. Как болел человек с непривычки, никто о том не узнал. Он и болел молча. Простывая или надорвавшись, не жаловался. Лишь Фелисада замечала. И помогала молча неприметно вылезти из хвори.

Да и что сложного — пересилить болезнь нищему? К простудам, голоду и неудобствам он привычен с детства. Трудным его не удивить. А потому не было с ним мороки бригаде.

Пять лет… Когда Митька уезжал в отпуск, вся бригада взгрустнула: его очень будет не хватать у костра.

— А кто он по нации, наш Митяй? — спросил как-то Леха у Никитина.

— Еврей…

— У них же обычно крепкие семьи, много родни. А этот, наш, почему один остался? — удивился Леха.

— Не он один. Все мы тут одинаковы, — ответил Никитин.

Митька ехал в отпуск и не строил никаких планов на предстоящие полгода. Он даже не знал, вернется ли в Якутию. Но работу в своем городе искать не мечтал.

— Москва! — услышал над самым ухом вздох соседа. И почувствовал, как самолет мягко приземлился на посадочную полосу.

И только тут понял он, что соскучился по своему городу.

К дому Митька подъехал на такси. Едва узнал свой район. Из забытой окраины он стал городом. Мимо его дома ехали автобусы, машины.

Митька огляделся. Многоэтажные дома подступили уже вплотную. Они были похожи на богатырей, готовых раздавить частные дома вместе с их садами и огородами.

Митька растерянно огляделся, вошел во двор. Старая яблоня, вся в цвету, словно улыбалась хозяину, протянув через забор ветви.

Митька заглянул в почтовый ящик. Ничего не ждал. Из интереса. И увидел письмо. Конверт пожелтел. Видно, долго провалялся в ящике. Обратный адрес написан неразборчиво. Сунул в карман, решив прочесть его дома.

Трудно, со стоном открылась дверь. И в лицо пахнуло сыростью, пылью, необжитым одиночеством забытого, осиротевшего дома.

Митька поставил в углу чемоданы. Закрыл дверь.

— Здравствуй! Вот я и вернулся! — сказал дому. И взгляд его остановился на маленькой иконе. И Митьке показалось, что Господь услышал и улыбнулся в ответ.

— Прости меня, Господи! — протер икону Митька. И до глубокой ночи приводил в порядок дом и двор.

Он забыл о письме. И вспомнил о нем, когда, помывшись, сел перекусить перед сном.

Митька вскрыл конверт. Ветхая бумажка выпала из него к ногам. Он поднял ее.

Пробежав строчки, отпечатанные на машинке, узнал, что его сестра умерла в монастыре вскоре после своего прибытия. Она не прожила и месяца. По ее просьбе Митьку известили о кончине.

Письмо пролежало в ящике пять лет…

Митьке не по себе стало. Впервые почувствовал себя одиноким, не нужным никому.

«Якутия? Бригада? Но и это не вечно. Придет время уходить из тайги. Кто-то раньше оставит бригаду, другие — позднее. Но в итоге все равно не вечны мы. А возвращаться к кому? Под бок к старости. И умереть, как Тоська, в одиночку. Ее хоть было кому похоронить. Не осталась неприкаянной. А случись что со мной? Кто вспомнит, кто придет, кто похоронит? Ни родни, ни детей. Не то что пожалеть, закопать будет некому. И на могилу никто не придет. Разве только нищие, узнав о смерти, разопьют в каком-нибудь подъезде бутылку по глотку. Или на кладбище приковыляют», — представил своих знакомых побирушек Митька, будто воочию.

— Спи, черт горбатый, чтоб тебе пусто было в штанах! Даже на поминки не оставил ничего. Удачу свою не подарил. За сраную комнатенку, как за хоромы, всякий месяц брал! У, жлоб! Сам небось в три горла жрал, а перед нами прибеднялся! Однако на тот свет с собой ничего не взял. И минуты жизни не выкупил у смерти. Так для чего жмотился, гад? — спросит Васька-козел.

— Не ругай, не то услышит. Придет ночью и задушит, — припугнет трусливый плешивый Трофим. Он всегда боялся говорить плохо о покойных.

Митька уже собирался лечь в постель, как вдруг услышал стук в дверь.

— Митька! Ты живой! А мы тебя пятый год за упокой поминаем, прости нас, грешных! — обнял горбуна старый нищий, живший неподалеку.

— С чего это вы раньше времени меня похоронили? Кому я здесь помешал живым?

— Да слухи всякие о тебе ходили. И не было долго. Я вот теперь свет в окнах дома увидел и пришел. А то все темно было, как в могиле. И даже жутко.

— Какие ж слухи ходят обо мне?