Забытые союзники во Второй мировой войне

С позиций сегодняших реалий, можно сказать, что, конечно, ныне у нас всё встало с ног на голову: если раньше мы белых полагали дьяволами, а красных ангелами, то сегодня часто бывает наоборот. Но ведь всё было сложнее: Белая армия обладала всеми теми недостатками, которые накопились в армии царской. Посмотрим правде в глаза: по ходу Гражданской войны в России белые стремительно катились к военному и, главное, к политическому фиаско. Как бы мы сегодня не фантазировали о «России, которую мы потеряли», та Россия сама выкопала себя могилу.

И всё-таки с белыми Беляева связывало много большее, чем с красными. Поэтому-то он и оказался, в итоге, в эмиграции: с красными его связывало ещё меньше.

Отвоевав на Дону, генерал Беляев бежал от большевиков через Новороссийск. В начале 1923 года он оказался уже совсем далеко: вот уж действительно на противоположном конце света, в Аргентине, в Буэнос-Айресе, в Южной Америке — о которой, впрочем, он, как мы помним, знал много больше, чем другие русские беженцы. Там-то судьба и вывела его на парагвайцев, о которых он когда-то читал книжки в библиотеке прадеда. С Асунсьоном Беляев и завёл разговоры о создании своего рода «Новой России» (во всех смыслах) на земле Южной Америки. Проект его назывался «Русский очаг».

Но каким же образом Беляев добился того, что парагвайский парламент на полном серьёзе рассматривал его законопроект, по которому новые русские иммигранты получали зарплату депутатов и освобождались на 10 лет от уплаты пошлин на ввозимое имущество?[28]

Естественно, в Парагвае учитывали не только предреволюционные заслуги в России.

Дело в том, что перед самой Второй мировой русские во главе с Беляевым выступили не просто истинными патриотами своей новой Родины, а даже её спасителями: возглавили парагвайскую армию во время победоносной войны Парагвая с Боливией в 1932–1935 годах за спорную пограничную местность Чако.

В годы войны с Боливией генерал Иван-Хуан Беляев-Бе-ляефф последовательно занимал должности сначала главного инспектора парагвайской артиллерии, а с 1933 года — начальника штаба всей парагвайской армии. Но кроме него в парагвайской армии был ещё один русский генерал (Николай Эрн), 8 полковников, 4 подполковника, 13 майоров и 23 капитана.

И про практически всех из них можно сказать, что в Парагвай их зазвал именно Беляев.

Как пишет в своем исследовании в журнале «Русский мир» Василий Андреев, «в отдельные периоды войны четвертью всех полков парагвайской армии командовали русские». И он же продолжает:

«Чакская война была расценена многими представителями военной эмиграции как последний триумф русской (именно русской, а не советской) военной школы. Так, генерал Н. Стогов писал „по горячим следам“ (в 1936 г.) в своей статье в журнале „Новый часовой“: „Что же дали Парагваю наши офицеры? Прежде всего, они дали свой военный опыт Великой и Гражданской войны, и не только участием в самой войне, но и подготовкой офицерского состава ещё задолго до войны, но, конечно, сравнительно небольшого их числа, чем и объясняется известная неподготовленность офицерского состава в массе“. И далее: „Одним словом, нет, кажется, ни одной области военного дела, к которой наши русские офицеры-эмигранты в Парагвае не приложили бы своих рук и не внесли бы своих знаний и опыта“».^{37}

Попадание в Парагвай «свежей крови», прибытие в эту несчастную южноамериканскую республику целой группы блестящих русских иммигрантов-офицеров стало для страны событием вселенского масштаба, своего рода «манной небесной».

Окончательно своё место в парагвайском ареопаге (и в Национальном пантеоне) они займут после победы над Боливией[29]. Но уже в 1920-х эти наши люди пользовались в Парагвае непререкаемым авторитетом.

Еще до парагвайско-боливийской войны русские антикоммунисты-белогвардейцы обзавелись в Асунсьоне таким влиянием, что парагвайское правительство и думать не думало о дипломатических отношениях с изгнавшими этих русских из России большевиками: дипломатические отношения

Парагвай установил уже только с новой Россией и только в 1994 году.[30]

Впрочем, с иной точки зрения, даже и антикоммунистический Асунсьон и большевистская Москва мелькнули на политическом горизонте друг друга ещё в начале 1930-х (пусть и опосредованно).