Забытые в небе

Седрик тоже понял, что угодил в западню. Он неуклюже попытался влезть наверх — повреждённая рука не позволяла. Жгучая плёнка, тем временем, разъела обувь и кожаные штаны — и наконец, вцепилась в незащищённую кожу. Сетунец завопил от боли. Он извивался, болтаясь на пожарном шланге, как сломанная марионетка на ниточке, и наконец, не выдержал — сорвался, пролетел десяток метров и рухнул прямо в объятия Пятна. Оцепеневший от ужаса Сергей видел, как смертоносная плёнка со всех сторон наползла на несчастного. Он бился в судорогах, катался по Ковру, но жгучая мерзость только сильнее облепляла его, превращая в подобие куколки шелкопряда — визжащей от нестерпимой боли, дёргающейся, никак не желающей умирать.

Огромным усилием егерь стряхнул с себя оцепенение. Мысли понеслись вскачь:

«…«Чёртов пух»… «жгучие дождевики»… а вдруг Пятна — тоже своего рода грибницы?.. А, чем Лес не шутит, пока Замкадье спит…»

Он рванул из кармашка рюкзака распылитель, встряхнул — вроде, не пустой… Пустить струю спор прямо из окна? Дохлый номер: рассеется, снесёт ветром….

Лезть следом? Ещё минута, максимум, две, и Седрику конец. Боль прикончит его раньше, чем едкая дрянь доберётся до внутренних органов.

Сергей вытащил кукри, задержал дыхание, зажмурился и ткнул острием в жестяной бок баллончика. И когда пронзительно зашипел, вырываясь из дырки, сжатый воздух, смешанный со спорами — швырнул «бомбу» наугад, зная, что ни за что не промахнётся мимо десятков квадратных метров смертоносной субстанции, расстилающейся у подножия здания.

XV

Ночью над Воробьевыми горами пролился дождь — один из тех коротких, бурных ливней, после которых разломы на месте просевших подземных коммуникаций превращаются в каньоны с несущимися по ним мутно-глинистыми ручьями, а тропки, потоптанные фермерами и обитателями ГЗ, поглощает лезущая из- под земли ярко-зелёная поросль.

Сквер же вокруг памятника Ломоносову всякий раз оставался нетронутым. Дорожки, выложенные брусчаткой, хоть и проросли жиденькой травкой, но всё ещё угадывались между шеренгами высоченных голубых елей. В буйно разросшихся кустах сирени прятались облупленные, но почти что целые скамейки. Правда, мало кто из студентов рисковал сидеть на них в перерывах между парами — Эл-А беспощадна, друзья мои!

Буйная пост-приливная растительность нет-нет, да и пыталась отвоевать клочок земли у последнего клочка старого парка. Вот и сейчас — Егор неприязненно рассматривал выводок высоченных, в полтора человеческих роста, грибов, повылезавших из-под земли в непосредственной близости от памятника светилу российской науки. Во время первой своей вылазке из ГЗ, ему пришлось прорубаться сквозь строй таких вот сморчков-переростков — рассекать тяжёлым мачете мясистые ножки, усеянные бледно-лиловыми пупырями и ёжиться от водопадов холодной, пахнущей прелью воды, обрушивающейся на голову с выгнутых краями вверх шляпок.

Сейчас гигантские грибы никому не мешали. Всё равно, долго они не простоят — стоит солнцу припечь, как они ссохнутся, скукожатся, потемнеют, и через день-другой рассыплются бурым крошевом на радость мышам-полёвкам и белкам.

«Партизаны» явились, как и было договорено — к трём часам пополудни. Чекист был угрюмый, подавленный; под глазами у него набрякли лиловые мешки. За ним, нервно озираясь, семенил Сапёр. Мехвод с Мессером (у того голова была замотана бинтом в бурых пятнах запёкшейся крови) на ходу то и дело прикладываясь к объёмистым флягам с чистейшей колодезной водой — напитком, глубоко презираемым обоими, и употребляемым лишь по крайней нужде. Замыкал процессию Яцек. Этот смотрелся относительно свежим — шагал себе вразвалочку, грызя травинку. Китель фельдграу накинут на плечи, фуражка-конфедератка заломлена на затылок, обрез привычно заткнут за пояс. Егор обратил внимание, что из пятерых, только он да командир были при оружии. Не приходилось, впрочем, сомневаться, что финка Мессера находится там, где ей и положено быть — в сапоге владельца.

Чекист поискал глазами Егора. Нашёл, состроил гримасу, изображающую радость от встречи, и с тяжким вздохом уселся на скамейку. Мехвод улёгся на траву, Мессер же перегнулся через край обшарпанной бетонной чаши и погрузил голову в дождевую воду. Выпрямился, шумно, как собака, отряхнулся, и громко выразил удовлетворение мирозданием. В сугубо специфических речевых конструкциях, разумеется.

— Пшепраше, пан Гжегош… — поляк присел рядом с Егором. Вчера вечером в Мичуринском мы трохе выпили лишнего. Так что сами понимаете…

Егор кивнул. Действительно, о чём говорить, если всё и так ясно?

В двух словах он обрисовал Чекисту с Яцеком суть своего предложения. Остальным было не до того: Мехвод похрапывал в тенёчке, рядом с ним выводил тонкие носовые рулады Сапёр. Что касается Мессера — тот стащил гимнастёрку и обливался водой из бетонного бассейна, довольно отфыркиваясь и витиевато матерясь.

— …её отец дожидается сейчас на Речвокзале. — закончил рассказ Егор. — Миллионер, за спасение дочки никаких бабок не пожалеет.

Чекист задумался. Видно было, что процесс даётся ему нелегко.