Забытый берег

Волга была такой, какой ей и полагалось быть в воскресенье, в День рыбака, — шумная, солнечная, многолюдная. Белоснежный лайнер «Феликс Дзержинский» мощно шёл вниз. «Ты помнишь, плыли в тишине-э! И вдруг погасли две звезды, но лишь теперь понятно мне-э-э — что это были я и ты! Лай-ла-ла…» На носовой палубе прохаживались женщины в купальных костюмах — загорали.

Ничего не изменилось вокруг! Ничего! Только солнце шло по-другому, река текла будто и не Волга уже, и теплоход «Феликс Дзержинский» никогда не существовал, а только сейчас явился невесть откуда вместе с пассажирами, а город Гремячево — это совсем другой город, правда, называется именно так, и жарко здесь было, как вчера там, на острове, на котором мы побывали и который исчез навсегда, хотя — вот он: ивы, трепет узких листочков, яркий золотой песок, невысокий волжский обрыв и ровные волны от теплохода!

Будто сломался громадный кристалл жизни, и скрежет ещё не затих, но ничего вокруг не изменилось! Только дрожал воздух и плыли куда-то берега.

3

Мы лихорадочно сворачивались, снимали палатку, паковали рюкзаки. Откуда-то появлялись бумажки — мы их бросали в костёр. Казанскую газету, конечно, тоже. Сил находиться на острове не оставалось, но мы ходили по нему туда-сюда и смотрели, чтобы не оставалось следов. Конечно, бревно лежало на месте и рогульки стояли рядом вполне аккуратно. А лопату мы поставили не вертикально, а уложили вдоль бревна — чтобы именно Лукоянову досталась, а не тому, кто её с Волги увидит и подберёт. Что могло подозрительного остаться, я не знаю, но, по-моему, ничего и не осталось.

Вещи мы сложили в лодку и провели её на ухвостье, оттуда переправились вплавь. Все, кто, может быть, наблюдали за берегом, видели, что это рыбаки, и они возвращаются домой.

Так на остановочном пункте Ползуново у берега появились три рюкзака, сума с лодкой и удочки. И мы. Запалили костёр и, отойдя в сторону, брились. Потом появились пассажиры, и мальчишки стали радостно поддерживать огонь.

Виктор дважды принимался хныкать и виновато смотрел мне в глаза, пытаясь что-то сказать. Повязку он снял, чтобы не привлекать внимания, а кусок ваты, прикрывавший рану на голове, забавно кренил кепку. Он что-то мямлил, пытаясь беспомощно жестикулировать. Я шипел на него, и Виктор успокаивался.

Катер пришёл вовремя. Пассажиров собралось немного, грузились быстро.

Я ждал, когда капитан спросит: «А почему вас двое? Третий где?» И тогда я ему отвечу так: «У него дела в Казани, вчера из Кривоносово уехал». Но капитан ничего не спросил. А у меня дыхание стало резким: я вдыхал медленно, а выдыхал разом — воздуху не хватало, а глубоко дышать было нельзя — вновь впивались в спину стеклянные осколки разбитой витрины, и тогда хотелось опрокинуться навзничь и исчезнуть.

Вот они, справа, Ползуновские острова, ближний и дальний, наш, вот слева конус выноса оврага Долгая Грива, а там ручей, тропа вверх, на горы. Вот голый коридор газопровода…

Какое-то спокойствие явилось тогда, когда катер отошёл от Покровского, выбрался на Волгу и направился к гремячевскому дебаркадеру: мы были в пути и шли к другому берегу. И мы это чувствовали, высаживаясь возле дебаркадера. Мы видели, как люди ходили туда-сюда по сходням, кто-то сидел на берегу, а иные поднимались по горбатому асфальтовому спуску вверх, на площадь, к соснам и ларькам. А мы молчали и щурились в темноте на ослепительное солнце: это для других день продолжался замечательный и весёлый, а для нас длилась ночь.

В тупом ожидании прошло более часа. Тогда, перетащив груз на дебаркадер, мы заняли очередь в кассу «вниз». Виктор в ней терпеливо отстоял и взял два билета до Казани на подходившую, красиво севшую на днище «Ракету». И отходила «Ракета» медленно, кормой вперёд, красиво развернулась, набрала ход, поднялась на крылья и полетела по Волге!

Мы расположились на кормовой палубе и до Кривоносово бездумно глядели на наш остров, издалека узнавая кусты, низкий обрыв, берёзки, ушедшие в тень горы за ними. А после Кривоносово, перейдя на левый борт, увидели радугу за бортом — яркую и такую близкую сияющую красавицу. Вот тогда только, будто стряхнув с себя ночные чары, ощутил я жаркое освобождение, необычайную ясность в голове и с облегчением бился ею в фанерную спинку сиденья, отчего с хрустом улетали в стороны острые стеклянные осколки, и это был восхитительный сверкающий полёт!

Зажав в руках мою голову, Виктор что-то бубнил в ухо и, как я ни вырывался, не отпускал меня до самой Козловки. И только явившийся там тяжёлый сосновый воздух от штабелей брёвен, лежащих на берегу, меня обессилил. Я неподвижно сидел на лавке, мелкими глотками пил нарзан, принесённый Виктором из буфета, и тяжёлыми глазами смотрел на берег.

Куда мы летим сломя голову, зачем? Вот же берега — они на месте, они так прекрасны и загадочны…

На Волге царила ослепительная жара, радуга сопровождала нас до Казани — невидимая с берегов, яркая и живая.