Забытый фашизм: Ионеско, Элиаде, Чоран

По мнению Ионеско, здесь есть определенный нюанс. На самом деле новый человек не предлагает ни новых мыслей, ни нового языка. Нет. Речь идет скорее о «ловком жонглировании терминами, чтобы создать смятение в умах противников или перетянуть на свою сторону колеблющихся»[522]. Это замечание опять-таки полностью применимо к Элиаде. Нам представляется важным остановиться на данном моменте. Дело в том, что у молодого румынского писателя, неожиданно столкнувшегося с неведомой прежде формой искажения языка, встречаются размышления, весьма созвучные некоторым мыслям немецкого филолога еврейского происхождения Виктора Клемперера (1881—1960), высказанным в то же самое время. Клемперер — автор знаменитой книги «ЛТИ, язык Третьего рейха», а также примечательного дневника, который он вел подпольно, находясь в самом сердце гитлеровской Германии. Обе работы недавно переведены на французский язык[523]. С Клемперером, подвергшимся преследованиям университетским преподавателем, Ионеско объединяет преклонение перед веком Просвещения и перед Францией. Клемпереру в конце концов удалось издать в Западной Германии в 1950-е годы труд всей его жизни, монументальную «Историю французской литературы XVIII века». Кроме того, можно утверждать, что обоим, Клемпереру и Ионеско, была присуща идентичность «нееврейского еврея»; это определение придумал Исаак Дойчер для обозначения тех европейских евреев, которые забыли о своем иудействе, но были вновь ввергнуты в него царившим вокруг антисемитизмом. У Клемперера обнаруживаются подробные рассуждения об этом парадоксе; Ионеско, правда, данную тематику не затрагивает.

По мнению Клемперера, язык всегда является главным орудием одиночного сопротивления индивидуума, оказавшегося в чрезвычайных обстоятельствах. Поэтому, занявшись установкой своего места для наблюдения и выживания бок о бок с языком, служащим нацистам, дрезденский филолог преследовал одну цель: проникнуть в суть нацизма. Разве язык — не самая неизменная на свете арена, где постоянно происходит отказ от человечности, где этот отказ воспроизводят порой сами жертвы, которые запутались в словесах своих преследователей и, сами того не сознавая, постепенно сползают к их словарю? Конечно, размышления об изнасилованном и реквизированном идеологией языке у Ионеско не столь глубоки и систематизированы, как у Клемперера. Тем не менее в тот самый момент, когда на другом конце Европы автор «ЛТИ» подвергал нацистское наречие тщательному и подробному анализу, молодой человек, не располагавший столь четкими ориентирами, со своей стороны, задавался вопросом, как противостоять первичному заражению «носорожьей болезнью». Ведь носороги, отмечал Ионеско, «фактически исказили смысл слов, который для них остался неизменным, который они понимают, но который извращают для нужд своей пропаганды»[524]. Отметим наконец, что рассуждения о фальши зараженных слов, от которых потом гниют умы (они «полны грязи», писал автор «Настоящего прошедшего»), дополняются у Ионеско справедливыми замечаниями о смешении планов, отличающем спиритуалистский фашизм. «Следует опасаться лживых утверждений, настаивающих на том, что политическое носит также духовный характер и что политика есть метафизическая реакция на происходящее», — писал он, будто непосредственно адресуя свои слова Мирче Элиаде[525]. Упоминая о некоем X, Ионеско, словно стремясь еще раз напомнить о ловушке морального алиби и очищения, которая присутствует в пролегионерских речах и обязательно приводит к разгулу садизма и жестокости, подчеркивает: «Железная гвардия утверждает, что он святой, а на самом деле он — убийца»[526].

Отчуждение от друзей