Забытый фашизм: Ионеско, Элиаде, Чоран

Бёртон Фельдман опять попытался выполнить доверенную ему задачу — по сглаживанию острых углов, — направив очередное письмо Элиаде 29 марта, в тот самый день, когда был написан ответ Шолема. Фельдман подтвердил, что официальный визит и в самом деле теперь вряд ли будет уместен, однако очень по-дружески настаивал, чтобы Мирча и Кристинель не отказывались от идеи приехать повидаться с ним и его женой. Он даже называл дату, которая бы его очень устроила: 8 июня. «Мысль о том, что вы оба к нам приедете, очень скрасила бы нам жизнь», — писал Фельдман. Однако он касался и возможности «дуэли» Элиаде с Ловенштейном, на которой продолжал настаивать Шолем. «Вполне возможно, что он тебе предложит в письме персональную дискуссию с этим «monsieur» (по-французски в тексте письма), д-ром Ловенштейном; в случае твоего согласия он предлагает сам организовать эту встречу»[1041]. Перед Элиаде вырисовывается кошмарная перспектива... Он не поедет в Иерусалим ни 8 июня 1973 г., ни впоследствии.

Удивительным образом никаких следов этой истории нельзя найти в «Отрывках дневника» Элиаде за 1972—1973 годы. Есть один только намек на Иерусалим: 8 июня 1975 г., т. е. двумя годами позже, при рассказе Анри Корбэна об удачно проведенной конференции в иерусалимском Университете Св. Иоанна. Одно лишь горькое замечание: «Хотя я принадлежу к числу членов-основателей (Университета Св. Иоанна), попасть на эту конференцию мне было невозможно»[1042]. Отчего же невозможно? Читателю это не сообщается.

Как понять защитный барьер, воздвигнутый на сей раз уже не румынской эмиграцией, а еврейскими интеллигентами? Один из возможных ответов принадлежит, вероятно, философу Якобу Таубесу, познакомившемуся с Карлом Шмиттом в 1948 г. Их отношения не прерывались до смерти последнего в 1985 г. Автору «Политической теологии Павла» было известно практически все прошлое Карла Шмитта, который, как писал сам Таубес, в 1933—1938 годах «являлся рупором манихейской идеологии национал-социализма, мифологизировавшей еврея, превращая его в уничтожителя арийской расы»[1043]. Карл Шмитт дошел до того, что показывал ему документы, от которых, по словам Таубеса, у него «волосы встали дыбом на голове и которые, более того, он считал справедливыми»[1044]. Но как же тогда понять их интеллектуальное сообщничество, столь интенсивное и длительное? Таубес объясняет все в красивом тексте, как раз и посвященном их со Шмиттом отношениям. Он говорит, обращаясь к себе самому: «„Послушай, Якоб... не тебе о том судить, ведь ты, будучи евреем, не мог подвергнуться этому искушению“. Бог нас благословил — в том смысле, что мы не могли в этом участвовать, не потому, что мы не хотели, а потому, что нам не дали этого сделать. Вы можете судить, поскольку вы знавали сопротивление, а я не могу быть сам в себе уверен»[1045]. В письме к К. Шмитту, написанном в 1979 г., на бланке парижского Дома наук о человеке, Таубес выразил свою мысль еще отчетливее: «Во всем том непередаваемом ужасе, который мы пережили, нас миновало только одно — знать, что у нас не было выбора. Гитлер указал на нас как на абсолютного врага. Но там, где нет выбора, нет места и высказыванию суждений, особенно в отношении к другим людям»[1046].

В этом несомненно кроется один из ключей к пониманию отношения Сола Беллоу и Гершома Шолема к Мирче Элиаде. Были возможны и иные позиции: более непримиримая — Алана Блума (она сопоставима с позицией Паула Челана в отношении Чорана). Отношение Цви Вербловски было промежуточным: он продолжал переписку с Элиаде до конца, но при этом написал в сборнике, выпущенном в честь Элиаде в 1984 г., что его творчество нельзя понять, не зная его культурного румынского фона, в частности идеи экстаза или запредельности времени, присущей православной теологии. Это был способ публично дать понять, что он-то не дал обвести себя вокруг пальца. Многие друзья Элиаде, евреи по национальности, не желающие, чтобы сегодня их имена упоминались, единогласно признаются, что их всегда интриговал тот своеобразный «туман», который существовал вокруг самого Элиаде и его творчества. Некоторые из них также сожалеют, что ему не хватило смелости предпринять настоящее сражение со своим прошлым; они подчеркивают, что, возможно, было бы гораздо лучше «примириться с раскаянием», чем следовать тем путем, который он избрал. Кажется, понятие «раскаяние» присутствует и в христианской, и в иудейской религии?

ПРЕСТУПНОЕ ПРОШЛОЕ?