Забытый - Москва

В конце мая потянулись вниз по Москве-реке караваны лодок с рабочим людом. Плыли недалеко, до устья Пахры, и за ней высаживались на правый берег. Здесь, у сельца Мячкова, давно уже был найден и разрыт пласт великолепного белого камня. Из него строились все каменные храмы в кремле, из него собирались теперь поставить и стены. Камень был хорош, очень хорош, н это выглядело как помощь всевышнего, потому что окажись камень и плох, строить пришлось бы все равно из него, ничего похожего не существовало далеко окрест, а возить материал откуда-нибудь с севера нли с Волги было просто нереально.

Начали колоть, оттаскивать к берегу и складывать у самой воды. Попробовали было сразу на лодки и в город. Но после первого же рейса бросили. Камня в ладью или ушкуй помещалось мало - тяжел, а выгребать против течения глубоко садившиеся суда тяжко и, главное, долго. Федор Свибл, поставленный самим Великим князем надзирать за работами в каменоломнях, быстро рассчитал, что зимой по льду на подводах будет намного быстрее и легче.

Замысел своей грандиозностью захватил всех, даже обиженных, даже Василия Василича. Дел и забот нашлось каждому. Только Боброво гнездо как-то выпадало из всего этого, там как будто никто и не интересовался стройкой. Разве вот Иоганн...

Монах быстро и ловко воткнулся в ближайшее окружение Великого князя. Где лестью, где пьянкой, а где прямо денежными подачками он мастерски преодолел сопротивление близких к Дмитрию бояр, естественно противившихся расширению своего круга, стал среди ннх своим человеком и, не переходя никому дороги, никого не обидев и не потеснив, прилип неожиданно накрепко к юному брату великокняжескому Владимиру. Он так поразил его своей ученостью, так охмурил блестящими рассказами о своих и чужих (понятно - чьих!) подвигах и победах, разжег честолюбие и поразил воображение, что очень скоро стал молодому князю совершенно необходим и оказался прн нем вроде дядьки и главного наставника.

Чехи для ведения арбалетного дела получили от щедрот Великого князя и его брата столь изрядный кусок землицы под Серпуховом, что с неделю посматривали друг на друга обалдело, да цокали языком: "От той же ж не Бобровка!" Быстренько собравшись, захватив с собой Корноуха и всех его стрелков (на то был приказ Бобра), которые спервоначалу должны были помогать во всем, даже, если понадобится, подручниками, Иржи и Рехек уехали в Серпухов.

Отбыл вместе с ними и воевода Константин с сотней своих новогрудцев. Он должен был первым осмотреться на Окском рубеже.

Гаврюха с Алексеем пристали к Семену Мелику, заправлявшему московской разведкой. Вникали, привыкали к чужим порядкам, узнавали местные приемы.

Княгиня разворачивала дом на устроение нового, необычного и непонятного "бобрам" уклада. Появилось много, и с каждым днем прибавлялось, беспокойных гостей: богатых и не очень (а то и просто нищих!), говорливых и немногословных, интересных и скучных- всяких. Всех их надо было привечать: поить, кормить, выспрашивать, давать поручения, одаривать щедро, оплачивать исполненное и приглашать приходить снова. Оплата и подарки были щедрыми слухи о том молнией метнулись по Москве. Хоромы Бобра стали напоминать пчелиный улей. Княгинино окружение (да может, и сама она - кто знает?!), привыкшее в Бобровке к несуетной жизни, тяготилось этим. Недоумевали: "к чему? зачем?" Но исполняли все усердно, привыкая постепенно к новым порядкам.

Единственным, кажется, человеком, которому такая жизнь оказалась не в тягость, а вовсе даже наоборот, оказался Ефим Василич. Он не спрашивал зачем, потому что все понимал, он имел перед собой огромный контингент, потому что занимался снабжением двора. Наконец, ему это просто нравилось! И главный поток сведений и новостей пошел к Любе от него.

Юли тоже легко (и с удовольствием) вписалась в новую жизнь. Поскольку она всегда была рядом с княгиней, на виду, то сразу заметилась всеми самыми именитыми московскими сановниками. Даже митрополит, увидевший ее однажды вне церкви (в церкви он не мог отвлекаться на лица), посмотрел внимательней и дольше обычного, а опомнившись, потянулся перекреститься: "Не божеская это красота. Дьявольская какая-то. Но какова!"

Бояре очень интересовались ее происхождением н настоящим положением. Спрашивали Любу. Та отвечала, с трудом скрывая улыбку, что это княжна, освобожденная из плена и не пожелавшая возвратиться домой. Кориатов визит и сам-то по себе мало уж кому помнился, а она ведь с ним тогда по гостям не ходила. Мог ее вспомнить и узнать разве что Федор Глебович, но он сидел в Муроме, другие участники того знаменитого посольства тоже были далеко от Москвы, а иные уже и от этой жизни. Вспомнить было некому, и Любе охотно верили. Так что репутация Юли выходила безупречной, и она уверенно выдвигалась в ряд первых московских красавиц.

Что же касатся самого Бобра, то он вообще исчез из Москвы.

* * *