Забытый - Москва

- За что я ее люблю, - Люба покачала головой, - с тех пор, как ты ее тогда поругал, или что уж там у вас произошло, всегда все у нее к месту, вовремя, ловко, незаметно и - лучше не придумаешь.

- Этого у нее не отнимешь, - Дмитрий улыбнулся и откровенно посмотрел на жену, - но тут бы и дурак догадался.

Люба смутилась:

- Ладно, идем. Только как же?.. нельзя ведь... нехорошо... Видишь, какая я... тяжелая, некрасивая...

- Ты у меня самая красивая всегда. А меня не бойся. Но хоть обнять-то тебя, потрогать... Можно же?..

Люба краснеет:

- Можно, пойдем.

- Пойдем!

- Не забыл, где спальня-то?

- А я и не помнил.

- Эх ты, бродяга. Когда ж ты домой-то вернешься насовсем?

- Не скоро. А может...

- Типун тебе на язык.

* * *

Несмотря на сильнейшую разрядку с Юли, Дмитрия потянуло к Любе с такой силой, что он сам себе изумился. Это было тем более удивительно, что Люба была уже очень тяжела, нехороша. Но груди ее!

И когда разделись в спальне, он кинулся на нее сзади, обхватил, начал тискать так, что она застонала и даже попыталась вырываться. Это уж и вовсе свихнуло его, так что лишь едва успев войти, он уже почувствовал томленье и, не успев толком ощупать и как следует ощутить ее, застонал и ослаб. Люба сразу же вырвалась и ехидно хихикнула:

- Ишь как изголодался-то! Едва донес. Не стыдно беременную жену мучить?

- Ань! - Дмитрий искренне изумлялся, - ты меня беременная гораздо страшней зажигаешь.

- Ладно, ладно. Зубы не заговаривай. Небось набрал там себе нижегородских - гарем. Они, говорят, там все толстые, да пузатые, как я сейчас.

- Да-а, в Нижнем мне только гарема и не хватает. Пузатых особенно (а перед глазами почему-то нарисовалась жена разбойника Гришки, ее далеко вперед торчащая грудь). Слушай, а что это ты про нижегородских баб? Тебе и про меня кто-то доводит?

- Да пока Бог милует. Просто вижу, как они от тебя обмирают...

- Как же это ты видишь?!

- Да уж вижу.

- Ишь ты, ясновидящая! - он обнимает ее, хватает за грудь, снова начинает тискать. Но Люба, хотя и осторожно, но решительно высвобождается:

- Э-эй, делу время, потехе час. Ты слушать-то меня собираешься? - в голосе знакомые нотки.

- Да я чуть позже хотел... - Дмитрий с досадой откинулся на подушку. "Все, любовь кончилась, дела начались". Он вздыхает:

- Ладно. Давай.

- Ну слушай, - и начала неторопливо, нараспев даже, как сказку, Великая княгиня - девочка славная. Упряма немного, немного заносится, но если с ней поладить... Я поладила. Ей только сразу поперек не говорить, и все. Тогда она быстро раскрывается. По-моему, до конца. Все рассказывает, даже про постельные дела. Жалуется, что устает очень, что братик гоняет ее ночи напролет, а сам такой большой, тяжелый...

- Это скоро пройдет.

- Как сказать, люди все разные... Но для меня-то это не главное. Главное, что все рассказывает, делится. А вот братик, видать, не очень с ней откровенничает. О его заботах от нее - ничего.

- Помилуй, какие заботы, если, говоришь, всю ночь только давай и давай! Вот когда для разговоров время появится, тогда и...

- Ну, может быть... Да и не страшно, потому что он от меня ничего не таит пока. Особенно, если я от твоего имени начинаю. С ушкуйниками этими: мне и преподносить ничего не пришлось, сам взвился: "Я их!" да "Я им покажу!" Но его от дел пока оттирают, как могут. Видят, что куда бы он ни полез, уже по-другому, по-своему гнет. Может, это и правильно в какой-то степени, чтобы дров по молодости не наломал, но если так и дальше пойдет, останется он куклой сидеть над теми, кто настоящие дела творит. Особенно заметно, прямо в глаза бросается, это во внутригородских делах. Тут "ДЯДЯ ВАСЯ". Тысяцкий!

- Люб, а как тут у них в городе сам механизм власти? От Вильны отличается?

- Не сильно. Весь город поделен на участки, по слободам в основном, чтоб одного пошиба люди жили: гончары, кузнецы, кожевники, оружейники, каретники, ну и так далее. Каждая слобода выбирает себе соцкого, сотника, значит. А уж соцкими заправляет тысяцкий. Они ему и оброк, и налоги, и штрафы, и работы, а от него им приказы, наказы, распоряжения. В эти дела Василь Василич никому нос сунуть не дает, даже Великому князю.

- Откуда известно?

- Соцкие сильно стонут. Зажал их Василий Василич, и пожаловаться некому.

- А что значит - зажал? Дочиста обирает?

- Пожалуй, нет... Живут на Москве очень неплохо. Крепко живут. Даже если с Бобровкой сравнивать... Тут ведь главное наказание, когда в Орду "ВЫХОД" собирают. Но с "выходом" уже как бы обычай сложился: обдирают крестьян (насчет хлеба), охотников (насчет мехов, соболей), а налегают на окрестные, подвластные княжества. Все же текущие дела, оброк там, налоги все это терпимо.

- Чего ж они стонут?

- В сравнении, видно, дело. Поговаривают, что при князе Иване налогов платили гораздо меньше, а казна княжеская богаче была. А при Босоволкове Алексее Петровиче и того пуще.

- О! Это уже серьезно! Раз говорят, значит, есть что-то? Дыма ведь без огня...

- Безусловно. Он же никого бояться не стал.

- А митрополит?