Забытый. Москва

Увидев рязанцев теперь, Булах опять было хотел отойти, но вид их привел его в сомнение. Он понял, что это не все войско, а какая-то его часть (или даже осколок!), причем очень неустроенная, взъерошенная какая-то, так что грех их не стукнуть. Оказалось, что и стукать не надо. Челядь, окружавшая табун, без всякого сопротивления (без звука!) сдалась. Ушел лишь князь с полусотней дружины и отроками. Преследовать их Булах (на радостях от такого трофея, да и не знал он, кто от него уходит!) не стал.

* * *

Когда серпуховские полки вышли к балке, дел им, практически, не осталось. Разве что принимать пленных. Рязанцы, видя себя полностью окруженными, кинулись сдаваться. Причем назад, подальше от разгоряченных боем, разъяренных и плохо соображавших коломенцев, которые вгорячах продолжали бить еще какое-то время уже и сдающихся. Конечно, кое-кто успел удрать по балке, но Константин быстро перекрыл эту последнюю лазейку.

К полудню все было кончено. Совсем. Бобер приказал считаь потери, трофеи и готовить гонцов в Москву. Подумал, что сделать раньше  — писать митрополиту или поздравить Микулу? Решил, что митрополит полчаса подождет, а тут такая победа! И главная фигура в ней, как ни верти,  — Микула. Надо поздравить.

Но только он успел сесть на коня, чтобы ехать на тот берег, как увидел целую кавалькаду (с полсотни всадников), подннмвшуюся к нему из балки. Во главе с Микулой. Съехались на склоне. Бобер сошел с коня. Увидев это, моментально спрыгнул и Микула, а за ним еще несколько человек. Бобер подошел, крепко сжал руку, другой похлопал по плечу, а потом по спине (полуобнял):

—  Поздравляю, Николай Василич! С победой! С первой победой! Так и воюй!

—  Спасибо, Дмитрий Михалыч! И тебя. Если б ты не подошел...

—  Я-то подошел, куда мне деться. А вот вы если б не устояли, тогда б и я стал не нужен. Но вы устояли. Молодцы!

Микула цвел и таял от счастья и не знал, что сказать:

—  Мы не одни были. Можайцы нам крепко помогли. Не подвели,  — он оглянулся на стоявших сзади воевод, среди которых гордо вертелась седая бороденка Никифора. Он был неимоверно весел, счастлив, красен, и видно было, что уже как следует поддал.

— Да уж, можайцы выше всяких похвал,  — Микула увидел, как улыбка Бобра стала снисходительной, но в ироническую не переросла, как он подошел и потряс руку можайского воеводы,  — и в Серпухов раньше срока успели, и коломенцев вовремя догнали, и тут в грязь лицом не ударили.

—  А чем мы хуже других!  — приосанился Никифор, счастливо скалясь.

—  Да вот и я говорю. Почему только Антип Петрович тебя в тени держит, не понимаю. Я вот уж расскажу Великому князю, как ты воевал. Думаю, надо тебя первым воеводой в Можайск назначать, а то и наместником. А?

—  Что ты, князь, что ты!  — лицо Никифора из радужного сделалось испуганным, такого поворота он явно не ожидал.  — Поздно мне в большие командиры. Старя. Мне бы уж на своем месте как-нибудь.

Бобру стало его жалко: «Зачем испортил настроение старику? Он ведь всерьез все принял».

—  Гляди, Василич, как скажешь. А то я...

—  Ни-ни! Нет, Михалыч, мне на старости лет и того хватит, что в таком деле побывал. Помирать буду, что вспомню? Как Рязань бил! Что с такими вот ребятами, как ты да Микула Василич, повоевать вместе пришлось. Такое ведь не каждому выпадает. Ох, далеко не каждому!

И Бобер, и Микула взглянули на старика с удивлением. Они явно не ожидали от него столь мудрых, прямо-таки философских, а главное  — лестных речей. Бобер подошел и обнял его:

—  Спасибо, Никифор Василич! Спасибо на добром слове!

Никифор немедленно прослезился, и Бобер круто переменил разговор. Повернулся к Микуле, посерьезнел:

—  Потери?

—  Пока приблизительно. Убитых  — около четырехсот. Раненых  — к двум тысячам, много тяжелых.

—  Ччерт! Неслабо. А у них?

—  Не считали. Пленных больше четырех полков, стало быть, за четыре тысячи. Это те, кто на ногах. А раненых, убитых  — к вечеру.

—  Четыре тысячи... Много. Как бы разбегаться не начали.

—  Может, повязать?

—  Повязать  — померзнут. Да и веревок на такую ораву где взять?

—  Веревки-то найдутся. У них, почитай, у каждого аркан при себе.

—  Что за новости?!

—  Черт их знает. Наверное, нас собирались вязать.

—  Да-а. Бодливой корове... Вот что, Василич. Давай-ка их поработать заставим. Чтоб попотели, чтоб сил на побег не осталось.

—  А чего делать? Могилу копать?

—  Могилу. И не одну. Наших-то тоже не всех домой повезешь. Ну, Коломна близко. А остальные? Никифор Василич, ты как?

—  До Можайска далече. Да ведь и дело не кончено. Так?

—  Так.

—  Тогда что ж... Я своих тут положу.

—  Вот. Так что пусть копают. И своих сами хоронят. Это дело тяжкое. Потом: раненых своих тоже пусть сами обиходят, нам ими некогда заниматься. И давай-ка для них загон сделаем. На дне балки пусть для себя место хорошей канавой окопают. Хорошо бы и с забором. А мы вокруг костры разведем. Так и переночуем. А завтра начнем отправлять кого куда. Полон, пожалуй, в Коломну. Здоровых.

—  А сами?