Забывший имя Луны

– В смысле «глаза закрываются», – робко пояснила Антонинина подружка, странное, абсолютно бесцветное существо. Вот уже полгода она через день бывает у нас дома, а я все никак не могу запомнить, как ее зовут. Даже неудобно. Таня? Света? Лена?

Продолжение разговора было чревато, опасно, бесперспективно и как следствие всего вышеперечисленного – бессмысленно. Поэтому я ушла в другую комнату, аккуратно прикрыв за собой дверь. Из-за двери доносились отдельные, преисполненные высокого интеллектуализма реплики:

– Так пойдет?

– Не пойдет! Вот этим мажь!

– А сюда что?

– А вот это повесь!

– А пойдет?

– Точно – не пойдет! А так?

– Фиолетово!

– Да ничего не фиолетово! Гляди – самый понт!

В этот момент позвонили. Два звонка, одновременно в дверь и по телефону.

Я взяла трубку, а полуодетая Антонина побежала открывать.

– Анжелика Андреевна, я понимаю и безусловно принимаю все, что вы, должно быть, хотели бы мне сказать, – раздался в трубке голос Вадима. – Но именно то обстоятельство, что мы с вами – уже не безмозглая, эмоционально и гормонально напряженная молодежь (в этот момент я невольно посмотрела через плечо, ища взглядом дочь и ее подругу), заставляет меня надеяться, что вы сейчас не бросите трубку, а выслушаете меня…

– Да, – холодно произнесла я. – Я вас слушаю.

Мне было смешно. Телефонный Вадим казался похожим на бантик.

– Могли бы мы встретиться с вами и поговорить?

– Опять в концерт? – осведомилась я. – Спасибо, что-то не хочется.

– Но, может быть, что-нибудь другое? Например, цирк? – Вадим на другом конце телефонного провода позволил себе улыбнуться. Чуть-чуть, слегка. Я словно наяву увидела эту улыбку. Приступ амнезии закончился. Штирлиц-Исаев-Тихонов.

– Я хочу вас видеть. К тому же у меня есть сведения, которые, возможно, представляют для вас некоторый интерес.

«Штирлиц пробрался в кабинет Мюллера и читает секретные документы из сейфа. Неожиданно в кабинет вбегает Мюллер, хватает со стола первый попавшийся документ и стремительно выбегает, не обратив на Штирлица никакого внимания.

– Кажется, пронесло! – подумал Штирлиц.

– Тебя бы так пронесло! – подумал Мюллер.»

– Хи-хи-хи! – сказала я в трубку. Жизнь становилась интересной. Я даже подумала о том, чтобы купить новый джемпер и новую тушь для ресниц.

– Простите. Что?

– Ничего. А вы не можете сообщить мне эти сведения по телефону? Это как-то касается пропавших папок? Их содержимое вас разочаровало? Но я же предупреждала: там нет ничего секретного!

– Анджа, я не брал ваших папок, – сдержанно сказал Вадим.

«Последние дни войны. В имперской рейхсканцелярии – паника. Все бегают взъерошенные, жгут документы, пакуют ценности. Мюллер уничтожает секретный архив. В кабинет входит Штирлиц, подтянутый как всегда, одет с иголочки, кричит:

– Хайль Гитлер!

– Отстаньте, Исаев! – говорит Мюллер. – Неужели не видите, что мне сейчас не до ваших приколов!»

– Ладно, хорошо, вы их не брали. Мы можем встретиться. Оставьте мне ваш телефон, я соображу, когда у меня есть свободное время и перезвоню. Если в это время ваш кот не будет требовать неотложного внимания, у нас все получится.

Маленькая месть женщины. Интерес у него ко мне, конечно, чисто деловой, но все равно – пусть подождет. Приятно.

Вадим диктует телефон и вежливо прощается.

– Буду ждать с нетерпением.

Разумеется, он неплохой психолог и уверен в том, что я обязательно позвоню. Женское любопытство прежде меня родилось.

* * *

Антонина идет мне навстречу. Света (Лена? Таня?) маячит у нее за плечом. Лицо у Антонины растерянное, немного испуганное и одновременно – бесшабашное. В руках – какой-то листок, похожий на официальный бланк.

Сердце больно ворохнулось в груди.

– Антонина, что?! – прошипела я, потому что голос вдруг куда-то подевался.

Телеграмм я боюсь с детства, с того дня, когда умерла в Калининграде моя бабушка. А лицо Антонины…

Вот у кого есть четырнадцатилетняя дочь абсолютно без мозгов, с бюстом третий номер – тот меня понимает. А у кого нет – тому не понять.

– Знаешь, она на английском, – тихо говорит дочь и протягивает мне листок.

В школе и в университете я учила немецкий. Впрочем, латинские буквы всегда одинаковы. Подпись – «OLEG». У Антонины в школе – английский язык.

– Ты перевела?

– Да. Мы со Светой вместе перевели. Он будет в Москве на конференции, потом приедет сюда. Хочет нас видеть. Мама…

Я аккуратно положила листок на журнальный столик, присела на диван. Научные труды на испанском, телеграмма на английском…

– Прости пожалуйста, Антонина, но прямо сейчас я не могу тебе ничего сказать. Мне нужно подумать…

– Но…

– Иди, пожалуйста, туда, куда вы и собирались. Позже мы обязательно поговорим.

– Да, мама.

Девицы испарились так тихо, что я даже не заметила их ухода. Может быть, речь шла лишь о моей способности воспринимать внешние раздражители… Хотя – нет! Обычно Антонина шибает дверью так, что мел с пололка сыплется. Не услышать этого человек с сохранным слухом просто не может.

* * *

После ухода подруг я сползла с дивана, уселась на пол, зачем-то зажала уши руками и стала вспоминать.

Олег. Олежка.