Забывший имя Луны

В каморе Кешка теперь почти не жил. Так, заглядывал иногда проведать насельников и, в основном, – Дуру. В отсутствие Кешки за Дурой присматривал Млыга. Кормил, выпускал гулять, забирал со двора, вытаскивал забившиеся в шерсть между пальцами ледышки. Васек и Валек сначала ржали над неожиданной Млыгиной любовью, а потом вдруг притихли и, когда Млыга по вечерам чесал отросшую бурую шерсть, а Дура, привалившись к его коленям, блаженно повизгивала, «близнецы» взирали на эту картину с какой-то неясной и печальной завистью. Их самих Дура откровенно боялась и избегала.

Днем Кешка почти постоянно был занят, а ночевал в одной из квартир Алекса. Занятия с Виталием проходили практически каждый день и занимали от двух до четырех часов, не считая разминки с железяками, душа и плавания в бассейне, который, к удивлению Кешки, тоже каким-то невероятным образом помещался в уже знакомом подвале.

Виталий Кешке нравился. Он никогда не делал ни одного лишнего движения и не произносил ни одного лишнего слова. Кешке, который так и не смог окончательно привыкнуть к истерической избыточности Города, это очень импонировало. Но в Виталиеву науку Кешка вникал с трудом. То есть сами движения, похожие на диковинный танец, давались Кешке легко. Под одобрительные отрывистые покрикивания Виталия он выполнял их в нужном порядке и нужное число раз. Тяжелее было со смыслом. Когда Виталий объяснял Кешке, что все это нужно для того, чтобы на кого-то нападать или от кого-то защищаться, Кешка лишь смеялся своим странноватым, почти беззвучным смехом. Он очень ценил звериную легкость и точность движений Виталия, но даже от него при случае легко смог бы увернуться, а затем попросту убежать. Зачем же все эти танцы? Кешка, используя все доступные ему слова, попытался осторожно выяснить, не является ли наука, преподаваемая ему Виталием и очень напоминающая брачные танцы некоторых известных Кешке птиц, верным средством, с помощью которого человеческие самцы завоевывают внимание своих самок? Может быть, Алекс хочет подобрать ему, Кешке, пару? Или даже желает, чтобы Кешка станцевал за него? Но почему тогда он не попросит Виталия?

Когда Виталий понял, что именно Кешка имел в виду, он молча согнулся в поясе, и некоторое время мелко трясся, глядя на большие пальцы своих босых ног. Потом разогнулся, совершенно серьезно посмотрел на Кешку черными узкими глазами и сказал, что Кешка в чем-то по-своему прав, но значение боевого искусства все же не исчерпывается привлечением внимания особей противоположного пола. Кешка ничего не понял и только подумал, что глубокие узкие глаза Виталия похожи на трещины в весеннем льду.

* * *

– Не трать время, не трать деньги – учи его стрелять, – раздраженно и обескуражено сказал Виталий Алексу при следующей встрече. – Мое искусство без философии все равно, что песня без души. А ему философию объяснять, что березовому пню сонеты читать.

– Придет время, и стрелять научим, – спокойно отозвался Алекс. – Сейчас ему еще рано пушку давать – диковат. Сейчас ему твоя наука в самый раз. Сам знаешь – иногда на пушку времени не хватает.

– Твое дело, твои деньги, – проворчал Вадим. – А только есть в нем что-то, закавыка какая-то, которую я понять не могу. Некоторые движения он словно бы изначально знает… или вспоминает. Ну не мог он таким вещам у себя на Севере, в лесу научиться. Разве что у снежных людей жил. А те каратэ баловались…

– Ну тебе же легче учить, – вроде бы беззаботно откликнулся Алекс, но едва заметная морщина между бровями показала Виталию, что его слова угодили в какую-то уже имеющуюся в мозгу Алекса мишень.

* * *

Приблизительно в это же время Кешка подслушал и почти полностью понял разговор насельников, непосредственно касающийся его самого.

– Ты, Тимоти, вроде бы что-то знаешь, и за что-то на Алекса злишься. Так объясни мне, старику, на кой хрен ему Придурок-то сдался? Что он из него готовит? Подставу какую-нибудь? Я попервоначалу думал – для какого-нибудь дела дурка нужен, чтобы потом все концы на него спихнуть. Так ведь не похоже. Учит он его, таскает везде с собой, поселил у себя, чуть не у кровати на коврике спать кладет. Что за чудеса! Выгоды с него никакой, интересу тоже. Если бы не знал Алекса, сказал бы: пожалел сироту, полюбил. Так ведь Алексу полюбить, что мне в балете белого лебедя станцевать. Органов таких у него не имеется, чтобы любить или жалеть там кого. Не такой человек… – так говорил Боян, присев на продавленном диване, и аккуратно сложив на тощих коленях костистые руки. Жилистая шея его любопытно тянулась в сторону хмурого Тимоти.